Коллектив авторов - Христианская психология в контексте научного мировоззрения

Итак, подросток обнаруживает в себе потребность в чем-то большем, чем долгожданный покой, любовь близких, защищенность, — словом, обнаруживает в себе метафизическую потребность. Конечно, он не знает, что мы с вами так назвали эту потребность, но для того, чтобы захотеть есть, вовсе не обязательно иметь научное представление о сути голода и возникновении потребности в белках, жирах и углеводах.

Итак, казалось бы, почва готова, нужны лишь семена, которых она жаждет. И действительно, именно в этот момент появляется сеятель. Владыка вспоминает, как в школу к мальчикам приходит для беседы один из крупнейших богословов своего времени — отец Сергий Булгаков. Вот сейчас, ожидаем мы, зерна («глаголы вечной жизни») упадут на жаждущую их почву души и взойдут плоды благой веры. Но «проклятая» индивидуальная и возрастная психология мешают этому! У отца Сергия, констатирует митрополит Антоний, «явно не было никакого опыта работы с детьми, он говорил о Евангелии, о евангельской любви, о том, что мы призваны быть кроткими, смиренными, терпеливыми — это те добродетели, которые подросток четырнадцати лет никак не ценит. Нас учили воинскому строю, воспитывали в воинском духе, а вовсе не в том, что Ницше называл религией рабов. Я прямо кипел возмущением».

Оставим пока что подростка «кипеть возмущением» и постараемся ближе разобраться в уже напрашивающихся выводах. Их по крайней мере два. Первый, уже произнесенный: вера является общепсихологическим феноменом, и потому для ее полного рассмотрения необходимо привлечение научно-психологических знаний.

Мы только что наглядно убедились в том, как властно вторгается общепсихологический (в данном случае — возрастно-психологический) аспект в вопросы веры и как важно его учитывать. Чтобы понять, насколько это актуально, вспомним хотя бы недавние острые споры вокруг введения Закона Божия (основ православной веры) в программу средних школ. Многим казалось, что стоит только ввести этот предмет, и сразу все поправится с делом нравственного и христианского воспитания в стране. О психологической же стороне дела — как читать, какому классу, в какой форме — речи почти нет. Психология — педагогическая и возрастная — в очередной раз выносится за скобки. (Кстати сказать, она обычно мстит за небрежение к себе: вспомним череду провальных экспериментов в образовании, произошедших из-за недооценки психологических факторов.)

Поэтому мы можем сформулировать второй вывод, который просится как практическое пояснение к первому: пути приобщения к вере, дабы они были успешны и действенны, надо всегда уготавливать, выстраивать психологически выверенно, с продуманным учетом всех необходимых психологических условий, в противном случае они обречены на неудачу.

Но, хотя эти два вывода тесно взаимосвязаны, лишь первый из них я готов здесь отстаивать полностью, тогда как второй, казалось бы, прямо вытекающий из первого, нуждается в оговорках и допущениях: мы подходим здесь к тонкому различению, водоразделу психологического и богословского отношений к вере. Этот водораздел не всегда заметен, и его можно «проскочить». Будем внимательны!

Дело в том, что психология, как и любая позитивная наука, тяготеет к причинному детерминизму, а богословский взгляд — к целевому детерминизму, или телеологическому подходу. Почему, скажем, это дерево упало на эту лошадь? Так Бог предусмотрел. Все — никаких вопросов здесь больше не возникает. Причинный детерминизм исходит из другого: дерево подгнило (опять же из-за чего — сырости, возраста, отсутствия света, действия древоточца и т. д.), надломилось и, падая строго по законам механики, угодило на пробегавшую с такой-то скоростью лошадь. Стоило измениться, дрогнуть хоть одному параметру — этого бы не случилось. Первое объяснение (крайне упрощенно, конечно) — богословское, второе — научное. Наука, собственно, и есть не что иное, как определенный строго последовательный способ познания и объяснения происходящего, не подразумевающий привлечения внешних сил. Или, скажем мягче, есть способ познания, стремящийся по возможности обойтись без привлечения априорных телеологических установок. Методологически это звучит как принцип исключения трансцендентного. Это есть условие честной науки, условие, кстати сказать, и честного служения науки христианской культуре и противостояния культуре языческой, идолопоклонской, где все принимается как данность, подвластная многочисленным духам и богам. На каждый предмет и случай — свой дух: скажем, свой дух у леса, земли, неба, воды, болота и т. д.

Другое дело, что современный ученый с его суженным, секуляризированным метафизическим кругозором, исследуя конкретные механизмы, забывает о пред-началах всего сущего. Как едко заметил Толстой, ученые, углубляясь в тень предмета, радуются, когда тень густая.

Еще раз: ученый с неизбежностью вынужден отвлекаться в конкретных исследованиях от общих первоначал, но в своем миропонимании не должен забывать о них вовсе.

Христианское миропонимание вовсе не противоречит науке, как многие до сих пор полагают, оно окаймляет и окормляет ее. Мир создан Творцом, каждое и каждый — Его творение. Птаха, мозг которой весит несколько граммов, преодолевает тысячи километров, ориентируясь по звездам и магнитному полю Земли. Полярный медведь, как известно, весь белый, под цвет снега и льдов, а вот нос у него черный, что, по идее, должно демаскировать зверя при охоте. Так вот, исследователи наблюдали, как, выслеживая тюленя, медведь прикрывает белой лапой свой черный нос. Это лишь малая толика чудес психики животного мира, что же говорить о мире человеческом! Психика, воистину, — бриллиант творения, устройство выдающейся красоты и силы.

Надо учесть еще одно важное обстоятельство. Творение не единомоментно, вернее, самим актом творения не предопределена, не запрограммирована вся его дальнейшая судьба, его развитие. Даже микробы и вирусы изменяются, эволюционируют. Наука и призвана изучать механизмы и законы приспособления, изменения и развития всего живого, включая человека. Причем, чтобы достигнуть статуса объективности, она должна исключить из рассмотрения трансцендентное, выходящее за грань формул и измерений. Но тогда мы вновь возвращаемся к вековой конфронтации и разделению научного и богословского подходов. Выход из этого видится сейчас, во-первых, в предположении относительно одновременности, синхронности движения на разных уровнях бытия, каждый из которых предполагает свой объяснительный ряд. Во-вторых, и это главное, в допущении иерархичности этих уровней, где именно верхний определяет смысл, порядок происходящего.