Ирина Млодик - Ограниченные невозможности. Как жить в этом мире, если ты не такой, как все [litres]

– Он умрет? Скажи, умрет?

– Ну что ты заладила: «умрет, умрет», – не удержавшись, раздраженно пробурчала девушка. – Ты видишь, Белая ему помогает, она сможет его спасти, она же врач.

– Я не врач! Давайте-ка на улицу, там больше воздуха. Я помогу тебе, Малыш, обязательно помогу. Сейчас доедем до больницы, там ИВЛ, помнишь, ты дышал в такую штучку, тебе помогало.

– Мы ничего плохого с ним не делали, просто смеялись, я жонглировал яблоками. Он смеялся и вдруг упал. – Толстый повернулся к Каланче, боясь, что она начнет его ругать. – Мы ведь ничего ему не повредили?

Каланча обняла мальчишку, потрепала по голове: что тут скажешь?

– Я с вами! – Гик стал забираться в резко притормозившего возле крыльца Жука. – Давайте положим его сюда, я помогу.

Дети сгрудились на крыльце. Корявая продолжала всхлипывать, Заика гладила ее по спине. Только через несколько минут вся замершая компания зашевелилась и вернулась в дом. Взрослые пошли в спальню, где Каланча села возле спящего Очкарика и потрогала его потный лоб. Хулиган маялся у двери.

– Чего с пацаном-то мелким, ты знаешь?

– Таким вот он уродился, с детства такой, и сердце у него с другой стороны.

Дети остались на кухне. Заика стала мыть оставшиеся после взрослых чашки, Псих сидел за столом, аккуратно складывал, шепча цифры, спички в спичечный коробок, Толстый подметал золу и опилки возле печки.

– Он умрет? – продолжала всхлипывать забравшаяся на стул с ногами Корявая, тут же прикрывая себе рот. Она запомнила, как не нравятся эти слова окружающим взрослым.

– Не умрет он, – твердо сказал Толстый. – Очкарика же нашего почти вылечили, он даже кашу с утра поел, значит, и Малыша вылечат.

– А вот моя мама, когда стала задыхаться, то через три недели умерла, хотя тогда все тоже говорили: «не переживай, она не умрет». Но она все равно умерла. И тогда тетя Лиза взяла меня к себе. Она все время говорила: «Господи, вот калека корявая! Научись уже нормально двигаться, не позорь меня!» А я всегда старалась, честно. Я очень хотела двигаться, как другие дети, как ты, Заика, например, или как ты, Толстый. Но я же просто не могу, меня руки не слушаются, да и ноги тоже. Это счастье, что я еще говорю нормально, я знаю ребят, которых даже язык не слушается.

– Это т-т-твоя тетя Л-л-лиза – калека, – злобно пробурчала Заика, гремя кружками.

– Это точно, – подхватил Толстый. – По мне, так вовсе не обязательно, чтобы все одинаково хорошо двигались и даже чтобы хорошо говорили, кому это мешает? Некоторые люди такие странные! Все время замечают, что у других «не так». Как будто самое главное, чтобы у всех было все «так» или чтобы те, кто отличается, помучились хорошенько от того, что они другие или чего-то не умеют. Как будто мы должны быть наказаны за то, что отличаемся. Разве это справедливо? Разве мы сделали что-то неправильно? А? Мы же просто такими родились и живем, как можем.

Вот мои родители, особенно мама, все время хотели, чтобы я похудел. Сколько себя помню, сидел на разных диетах: то все без соли, то без сахара, то на одних белках, то одни овощи, и все время хотелось есть, все время! Она и папу на диеты сажала, он у меня такой же толстый. И что с того? Мы все равно только толстели. Мама первая стала верить тому, что показывали по телевизору. Папа все время улыбался ее словам: «Я всегда считала, что самое важное в человеке – его стремление к самосовершенствованию! Наконец-то это стало государственной политикой, и всех заставят стремиться быть лучше».

Но когда она вступила в какую-то общественную группу, а потом сама привела Комиссию к нам домой, то папа перестал улыбаться. Его забрали в Центр одним из первых, а я сбежал тогда к Каланче, знал, что она в эту чушь не верит и меня спасет. Вот и Малыша его родители сдали, но не в Центр – их тогда еще не было, – а в больницу. Но все равно сдали.

– Малыш – хороший человек, но у людей должно быть две руки. Должно быть две руки, – неожиданно подал голос Псих, по-прежнему увлеченно сортирующий спички.

– Главное, чтобы он жил и дышал, остальное детали, чудило ты, – отозвался Толстый.

К обеду Отродье еще не вернулся, и у них не было из больницы никаких новостей. Хулиган помог Каланче приготовить обед. Они решили сварить суп из рыбных консервов, собрали в огороде кабачки, сделали овощное рагу в большом горшке, сварили компот из яблок, крыжовника и груши-дичка. Очкарику стало еще лучше, он проснулся, поел супа, съел четыре сухаря, выпил три кружки компота. Дети собрались в спальне и шептались, пересказывая ему новости последних двух дней.

В какой-то момент Каланча рассказала Хулигану про «клуб великосветских старушек» и показала свою случайную находку: письма Софьи Абрамовны.

– Мы должны их прочитать! – Хулиган с интересом уставился на письма и уже протянул руку, готовый распечатать то, что лежало сверху.

– Ты обалдел, что ли? Это частная переписка. Не наши письма, чужие. Даже хуже, чем чужие, – они адресованы женщине, которую я хорошо знаю, – девушка решительно прикрыла письма длинными тонкими пальцами.

– Ну и что? Вдруг там что-то важное? Мы только глянем, а если там какая-то личная чепуха, то не будем читать. Ты вот думала, почему все твои умные, интеллигентные, как ты говоришь, старушки не остались здесь? Они что, поверили «ящику»? Вряд ли. Уехали, потому что чего-то боялись? Но чего? Возможно, нам нужно узнать, чего именно. Вдруг нам тоже стоит этого бояться.

– Никогда не думала об этом. А ведь хороший вопрос, почему многие умные люди куда-то делись, в том числе мои старушки. Хорошо. Мы почитаем, но если будет что-то личное, закроем, договорились? – Каланча строго посмотрела на парня и взяла в руки самый верхний конверт. Они склонили головы над листком, исписанным аккуратным почерком.

«Здравствуй, милая мама. Страшно беспокоюсь о тебе. Я знаю, что ты не воспринимаешь всерьез все происходящее. Ты, как всегда, погружена в свои любимые книги и, конечно же, не смотришь телевизор, не знаешь новостей. Тебе кажется, что все это не может быть реальностью. Однако то, о чем они сначала бредили, стало происходить на самом деле. Сейчас они взялись за стариков и активно продвигают идею какого-то депутата (эти страсть как любят придумывать и продвигать идеи, одна другой затейливее), который предложил «в рамках повышения эффективности процесса улучшения человеческой породы поместить всех граждан, достигших пенсионного возраста, в спецотделения Центров для организации их досуга. Это позволит более молодым членам общества занять освободившиеся рабочие места и эффективнее способствовать делу усовершенствования экономики страны, в том числе за счет времени, освободившего от ухода за пожилыми людьми». Это цитата, мама, а не моя выдумка. Такое ведь не придумать!