Ирина Млодик - Ограниченные невозможности. Как жить в этом мире, если ты не такой, как все [litres]

– Ну ты, это, чего сидишь, тормоз, давай иди, запускай свой интернет, – Отродье не упустил шанса пошпынять Гика.

– А ты мне не указывай! Как соберусь, так и пойду. Будешь наезжать, вообще ничего не сделаю.

– Гик, миленький, не обижайся, – Каланча, как всегда, выступала миротворцем – не любила, когда затевают ссору. – Он ничего плохого не имеет в виду. Просто он привык так разговаривать.

– Как привык, так пусть и отвыкает. Пошел я, подумаю, что можно сделать, – недовольный Гик вышел и потопал по коридору.

Ночью Малыш пришел в сознание, но испугался чего-то и заплакал. Возле него дежурил Гик – не столько дежурил, сколько дремал, как часто с ним случалось. Его разбудили непонятные звуки. Он встрепенулся и увидел полные слез детские глаза. Бросился поднимать Белую (хотя Гик всегда все делал очень медленно, на этот раз он почти бежал по коридорам больницы).

– Что, мой хороший? Что случилось? Почему ты плачешь? – Белая была в панике, она впервые видела, как Малыш плачет. – Тебе больно? Вколоть лекарство?

Сняла маску, временами ребенок мог обходиться без нее.

– Я боюсь, Белая. Боюсь темноты.

– Но здесь же светло, принести еще лампу? Тебе темно? Ты плохо видишь? Ты видишь меня?

– Вижу. Мне снился сон, как будто весь мир накрыла черная туча. Стало почти совсем темно, и все люди сначала очень испугались, а потом привыкли. Они научились жить в темноте, на ощупь и даже не захотели подумать, о том, как бы добыть огонь. Им как будто нравилось не видеть, Белая, хотелось забыть, что у них есть глаза. А потом они начали убивать тех, кто все-таки пытался добыть огонь. И тут я проснулся. Мне было так страшно. Почему они убивали их?

– Малыш, Малыш, не бойся, милый, я с тобой, – она погладила его по голове. Чем ей утешить такого взрослого мудреца? Ей бы кто рассказал, почему люди временами склонны убивать тех, кто пытается им открыть глаза.

– Ну почему, Белая? Видеть – это же хорошо?

– Какой же ты серьезный и умный для своих лет. Я тебе расскажу одну историю, – она прилегла рядом, поверх одеяла, обняла его. – Знаешь, у древних греков была такая сказка: в стародавние времена, когда на земле еще обитали древние люди, они жили в пещерах, охотились, но не знали огня. Тогда жил-был греческий бог – Прометей, он был другом Зевса – бога всех богов. Прометей был очень привязан к людям, часто бывал в их поселениях, участвовал в их жизни и хотел им добра. Зевсу тоже было интересно наблюдать за людьми, но он делал это только с высоты своего Олимпа, с горы, на которой жили боги. Он строго-настрого запретил всем богам помогать людям – боялся, что развиваясь, обретая новые знания, люди станут равными им и перестанут чтить своих великих создателей. Но Прометей слишком любил людей и рискнул – выкрал у Зевса божественный огонь и подарил его людям.

– И что – они были ему благодарны?

– Конечно, огонь позволил им жить лучше, знать больше, уметь то, чего они раньше не умели. Их жизнь преобразилась. Но Зевс страшно разгневался на Прометея и сурово покарал его, приковав к скале и обрекая на вечное мучение.

– Но люди из твоей сказки были благодарны за огонь и свет. А в моем сне они не хотели света, они сами убивали своих Прометеев.

– Наверное, в каждом из нас, Малыш, есть ревнивый и трусливый, несмотря на свое могущество, боящийся потерять свои божественные привилегии и величие Зевс и непокорный, готовый на риск и даже страдание за обретенный и подаренный огонь Прометей. В какой-то момент один из них проявляется больше, а другой уходит в тень.

– Похоже, наступило время Зевсов? – нахмурился Малыш.

– Вероятно, но это значит, что где-то есть и отважные Прометеи, думающие о людях, о том, как добывать и дарить им божественный огонь, вопреки тем, кто держится за место на Олимпе, кому выгодно людское неведение и слепота. Ведь темнота не может длиться вечно.

– Обещай мне, Белая, что Прометеи обязательно победят. Мне кажется, что я настрадался за всех Прометеев.

Малыш умер ранним утром. Белая лишь на минуту, как ей казалось, закрыла глаза, но что-то вдруг выдернуло ее из сонной пропасти. В комнате посветлело, за окном разливался нежно-розовый с желтым свет. Казалось, что Малыш уснул и теперь крепко спит без мучений, без постоянного ожидания удушья и боли. Она пододвинулась поближе, поцеловала его холодный лоб, прилегла рядом, обняла детское тельце и заплакала. Маленькая, растерянная, с вмиг опустевшей душой, чудовищно одинокая девушка, не знающая, как и зачем ей жить дальше…

Похоронили Малыша за рекой, на высоком берегу под раскидистой ракитой, в том месте, куда падали первые лучи рассветного солнца. «У тебя будет много света, Малыш, как ты хотел». Хулиган нашел где-то деревянную дощечку и вырезал на ней текст: «Здесь лежит Малыш. Пусть ему будет всегда светло». Отродье согласился следить за керосинкой, которую Белая попросила зажечь на могиле и не гасить ее хотя бы девять дней. Ей была невыносима мысль оставить его здесь в полной темноте.

Корявая плакала, ставя вазочку со свежими цветами на маленький холмик. Каланча уже второй день не могла ее ничем утешить. Толстый тоже тер глаза, когда Очкарик читал над могилкой стихи собственного сочинения. Псих, как всегда, раскачивался в стороне ото всех и бурчал: «Малыш – хороший. В ведре много капель. Надо вместе посчитать. Без Малыша не посчитать». Заика стояла с сухими глазами, скорбно смотрела на дощечку, держа Хулигана за руку. Гик, к возмущению Отродья, пробовал приобнимать Белую, но та была тиха, безучастна, погружена в себя и уклонялась от попыток поддержать ее.

После похорон ей не хватало духу перебраться в свою квартиру, и она жила в той же самой больничной палате. Большую часть времени она лежала, повернувшись к окну, наблюдая, как ветер гоняет осенние листья, как тучи приносят осенние дожди, как уходит свет, мрачнеет, наступает ночь.

Они приезжали к ней каждый день. Иногда по очереди, иногда вместе. Каланча гладила ее плечо, Хулиган сидел на стуле и вместе с ней смотрел в окно, молчал.

В один из дней в палату зашел Гик:

– Я тут это, интернет думаю наладить. Наверное, ни к чему уже, или, может, дальше пытаться? Но это надо в дом на холме ехать.

Каланча с Хулиганом оживились:

– Конечно! Давай, все равно нужно понимать, что там в мире творится.

– Ты с нами, Белая? Давай же, вставай, к нам… к себе съездишь, ребят проведаешь, – Каланча надеялась расшевелить замершую в скорби подругу.

– Вы езжайте, я – нет. Устала я, полежу.

Становилось все холоднее, особенно ночами. Обогреватели в квартире как-то спасали положение, но дом временами гудел, продуваемый осенними ветрами, и в больнице было холодно. В один из дней Псих проснулся со страшным насморком и кашлем. Каланча отправила Хулигана за приятелем – помочь отвезти ребенка в больницу, и попросила его остаться с остальными детьми.