Филип Тетлок - Думай медленно — предсказывай точно. Искусство и наука предвидеть опасность

Гарри Трумэн однажды пошутил, что хотел бы послушать отчет одноглазого экономиста, потому что ему надоело слышать постоянное «с одной точки зрения», «с другой…», — это сильно напоминает шутку Тверски. Мы хотим ответов. Уверенное «да» или «нет» гораздо больше нас удовлетворяет, чем «может быть», и этот факт объясняет, почему СМИ так часто обращаются к ежам, всегда уверенным в том, что произойдет, какими бы плохими ни оказались в итоге их прогнозы.

Конечно, иногда можно предпочитать уверенные суждения. При прочих равных наши ответы на вопросы вроде «Больше ли во Франции людей, чем в Италии?» скорее будут верными, когда мы уверены в их правильности, чем когда не уверены. Уверенность и точность находятся в прямой корреляции. Но исследования показывают, что мы преувеличиваем ее размер. Например, люди доверяют более уверенным финансовым аналитикам, чем менее уверенным, даже если их послужные списки равны. И ставят знак равенства между уверенностью и компетентностью, что принижает высказывание прогнозиста вроде: это имеет средние шансы на то, чтобы произойти. Как отмечено в одном исследовании, люди «воспринимают такие суждения как свидетельства, что прогнозист либо некомпетентен и не знает фактов конкретной ситуации, либо слишком ленив, чтобы тратить усилия на сбор информации, которая придала бы ему больше уверенности» [105].

Эта разновидность примитивного мышления в значительной степени объясняет, почему так много людей столь плохо воспринимают вероятность. Что-то может быть списано на простое невежество и непонимание — как, например, когда люди думают, что «70 % вероятности дождя в Лос-Анджелесе» означает «дождь будет идти 70 % дня, а 30 % идти не будет», или «будет идти дождь над 70 % Лос-Анджелеса, но не над остальными 30 %», или «70 % прогнозистов думают, что в Лос-Анджелесе пойдет дождь, а 30 % не думают». Но есть и более глубинные причины, скрывающиеся за подобными ошибками. Чтобы точно понять смысл высказывания «есть 70 % вероятности, что завтра пойдет дождь», мы должны понять, что дождь может пойти, а может не пойти и что из 100 дней, в которые предсказана возможность дождя, если прогноз хорош, дождь пойдет в 70 и не пойдет в остальные. Ничего больше нельзя вычеркнуть из нашей природной склонности думать «будет дождь», или «дождя не будет», или, если настаиваете, «возможно, пойдет дождь» [106].

Глубоко противная интуиции природа вероятности объясняет, почему даже умудренные люди часто совершают элементарные ошибки. Когда Дэвид Леонхардт заявил, что рынок прогнозов ошибся, ибо предсказал 75 % вероятности, что закон будет признан неконституционным, а этого не случилось, я с уверенностью предположил, что, если бы кто-нибудь указал ему на ошибку, он бы хлопнул себя по лбу и воскликнул: «Ну конечно!» Мое подозрение подтвердилось позже, когда Леонхардт написал отличную колонку именно об этой ловушке — если прогнозист говорит: существует 74 % вероятности, что республиканцы в ходе предстоящих выборов завоюют контроль над Сенатом, — а они его в итоге не завоевывают, не стоит делать заключение о том, что прогнозист не прав. Ведь «74 % вероятности, что это произойдет» означает также «26 % вероятности, что это не произойдет» [107].

Путаница, которую вызывает ментальный циферблат с тремя значениями, очень распространена. Роберт Рубин, бывший министр финансов, рассказал мне, как он и его тогдашний заместитель Ларри Саммерс часто чувствовали отчаяние от невозможности объяснить высшим политическим кругам Белого дома и Конгресса: 80 % вероятности, что что-то случится, не означает, что это случится точно. «Чуть ли не приходилось стучать по столу, чтобы сказать: „да, существует высокий процент вероятности, но это может и не случиться“, — рассказывал Рубин. — Но люди так мыслят: похоже, высокий процент вероятности они переводят в „это обязательно случится“». Однако если мы выведем этих, по всей видимости, образованных и состоявшихся людей из контекста, посадим их в класс и объясним: утверждение «существует 80 % вероятности, что что-то случится» означает также, что есть 20 % вероятности, что это не случится, — они, скорее всего, закатят глаза и скажут: «Но это же очевидно». Но за пределами классной комнаты, встречаясь с реальными проблемами, эти образованные, состоявшиеся люди возвращаются к своей интуиции. По словам Рубина, только когда шансы приближаются к равным, они легко схватывают, что нечто может и случиться, и не случиться. «Если говоришь, что шансы равны 60/40, люди вроде как понимают, о чем речь» [108].

Амос Тверски преждевременно ушел из жизни в 1996 году. Но если бы он это услышал, он бы улыбнулся.

Ученые имеют кардинально иной подход к вероятности.

Они ценят неопределенность или, по крайней мере, принимают ее, потому что в научных моделях реальности определенность — это иллюзия. Пусть Леон Панетта и не ученый, но он идеально это выразил, когда сказал: «Ничто не может быть на 100 % точным».

Наверное, это удивительно. Математик и статистик Уильям Байерс писал:

Большинство людей скорее ассоциируют науку с определенностью. Определенность, считают они, это состояние, не имеющее недостатков, поэтому ничто не может быть лучше абсолютной определенности. Научные результаты и теории как будто бы обещают подобную определенность [109].

Распространено мнение, что ученые открывают факты и обтесывают их в гранитные таблички. Эта коллекция фактов и есть то, что мы называем наукой. По мере продвижения работы, накапливания фактов неопределенность отодвигается назад. Основная цель науки — полное искоренение неопределенности.

Но это — взгляд на науку XIX века. Одно из самых больших достижений науки XX века — доказательство, что неопределенность невозможно искоренить из реальности. «Неопределенность реальна, — пишет Байерс. — А вот мечта о тотальной определенности — иллюзия» [110]. Это истина как на полях научного знания, так и на уровне самой, как сейчас выясняется, его сердцевины. Научные факты, которые для одного поколения ученых выглядят прочными, как скала, могут быть стерты в пыль достижениями следующего поколения [111]. Все научное знание осторожно. Ничто не вырублено в граните.

На практике, конечно, ученые используют язык определенности, но только потому, что не хотят, ссылаясь на какой-то факт, каждый раз включать громоздкое уточнение: «Хотя есть значительное количество свидетельств, поддерживающих этот вывод, и мы воспринимаем их с высокой долей уверенности, существует возможность, пусть и крайне маленькая, того, что новые свидетельства или аргументы могут заставить пересмотреть взгляды на данный вопрос». Но, когда ученые говорят о чем-то «это правда», описанная громоздкая конструкция всегда подразумевается в невидимой сноске — потому что ничто не может быть абсолютно определенным. (И да, моей работы это тоже касается, включая все, что написано в этой книге. Извините.)