Владимир Каминер - Невозмутимые родители живут дольше. Как не сойти с ума, воспитывая подростка

— Я и так учу незнамо сколько всякой дури! — жаловался он недавно. — Меня постоянно пичкают знаниями, которые мне никогда в жизни не потребуются! Учу вот математику, хотя у всех давно уже есть калькуляторы в мобильниках. Или, например, географию, несмотря на то что изобретены навигаторы. Учу иностранные языки, хотя Гугл может перевести что угодно. Но так и быть, я это учу, я понимаю логику преподавателей — что будет, если калькулятор сломается, или навигатор откажет, или Гугл окажется в руках террористов и начнет выдавать неправильный перевод? Я учу всю эту ненужную ерунду как пчелка Майя и даже не жужжу. Но латынь?! Латынь мне ни к чему!

Ребенок решительно защищал свое право на бескультурье.

— Латынь, сын мой, это корень всей европейской культуры, мать всех языков, — попробовал я убедить его.

— Это, конечно, замечательно, я это признаю, — кивнул ребенок. — Но пусть мать всех языков идет туда, где ей место, а именно — в музей языков. Зачем втягивать меня в противоестественные любовные отношения с мертвым языком? Это ненормально! Это надругательство!

Ребенок все больше выходил из себя. Он встал в центре кухни, воздел руку с бутербродом и произнес патетически вибрирующим голосом:

— Будь так добр, объясни, где, в какой жизненной ситуации, на какой планете мне может понадобиться латынь?

— На нашей планете и в очень многих ситуациях, — начал я, — например…

Тут на кухне повисла пауза.

— Скажем, ты идешь в музей и хочешь прочитать надписи на экспонатах, но не можешь их понять, потому что все они на латыни, — неуверенно продолжил я.

— Там рядом будет перевод на немецкий или английский, — ребенок, смеясь, разделался с моим слабым аргументом.

— Зная латынь, ты можешь читать рецепты и таким образом контролировать, что тебе прописывает врач.

— Не могу! — осадил меня Себастьян. — У врачей такой почерк, что они и сами не могут разобрать, что написано в рецептах.

Ох уж эта молодежь! Она твердолоба и меркантильна. Самоирония не относится к числу их добродетелей, они мыслят рационально и во всем хотят видеть пользу. Учить старый язык просто так, только из-за того, что он прекрасен, — об этом не может быть и речи. Но я все же ни в коем случае не хотел проигрывать безнадежную битву за латынь и перешел к последнему аргументу:

— Представь себе, — сказал я многозначительно, — что летишь в далекую страну и знакомишься там с прекрасной девушкой, и ты ей тоже нравишься, но, к сожалению, она понимает только латынь. И что ты будешь делать?

Ребенок рассмеялся и миролюбиво уставился в потолок. Он даже не стал напрягаться, чтобы разбить такой аргумент в защиту латыни, настолько это было легко. Достаточно лишь сказать, что давно уже нет далеких стран и не существует симпатичных девушек, которые понимают лишь латынь. Но ему хотелось, чтобы такая нашлась, я прочитал это в его глазах. Как бы то ни было, но на следующий день, а это был понедельник, он превозмог головную боль и пошел в школу — к нулевому уроку.

Взрослые склонны приписывать детям собственные слабости. Ох уж эта молодежь, телевидение ее испортило, они больше не читают книг, — сетуют родители, которые сами часами просиживают перед телеящиком. На самом же деле телевидение как медианоситель больше не играет роли для подрастающего поколения. Своих героев и врагов молодые находят на улице или в Сети. Мои дети и раньше не много времени проводили перед телевизором, и никакие передачи надолго их не увлекали. В три года они смеялись над телепузиками, в десять они открыли для себя музыкальные клипы на MTV, затем в двенадцать лет они время от времени смотрели научно-познавательные передачи, в которых обсуждались жизненно важные вопросы: кто сильнее — кит или медведь? можно ли растворить стальную иглу в кока-коле? почему у человека нет глаз сзади и почему у него пять пальцев, а не шесть? Сам по себе телевизионный формат скорее нагонял на детей скуку, чем портил их. Продолжительный интерес они проявили только к Тому и Джерри. Из-за этих мультиков дочка даже захотела свой собственный маленький телевизор. Стоило коту и мышке исчезнуть с телеэкранов, как ее интерес к аппарату испарился.

Я думаю, что причина непопулярности телевидения среди берлинских детей в том, что у них слишком яркая, полная приключений жизнь, с которой телепрограммы конкурировать не могут. Самые заядлые и восторженные телезрители там, где жизнь за окном печальна и ничем не знаменательна. Как было, например, в Советском Союзе или в Норвегии. Судя по рассказам моих норвежских друзей, у них было чуть ли не хуже, чем в моем социалистическом отечестве. Все ж таки в Советском Союзе вещали целых четыре канала, а у норвежцев первый собственный канал появился вообще только в 1982 году, и он долгое время оставался единственным. Тома и Джерри если и крутили, то лишь раз в неделю и не дольше пяти минут — в шесть утра. А потом часами шли новости сельского хозяйства и прогнозы погоды для нужд рыболовного флота. Днем на норвежском телеканале был перерыв, ибо телевидение не должно отвлекать людей от работы. Вместо передач на экране возникал большой белый круг, туго набитый черными и белыми квадратиками.

Вечерние программы норвежского телевидения составлял парламент, а утверждал их сам король. Вечерами по вторникам играла народная музыка. По средам передавали финскую телеигру, это самое печальное и душераздирающее зрелище, какое только можно себе представить. По четвергам и пятницам шли политические дискуссии о будущем страны и документальные фильмы из жизни лосей. В субботу вечером шла очень интересная медицинская передача о заболеваниях овец, которая в общем-то интересовала лишь овцеводов, но смотрело ее полстраны. Другая половина тихо возмущалась. Воскресенье принадлежало церкви. Приход цветного телевидения вызвал горячие парламентские дебаты.

— Уже одно то плохо, что этот грех существует, и нельзя допустить, чтобы он заманивал еще и цветом, — бушевали консерваторы.

Терзания норвежского телевидения резко закончились с открытием второго канала, на этот раз частного. Там не было перерывов в вещании. Круглые сутки на Землю являлись инопланетяне, морское чудище уничтожало Японию, ковбои непринужденно стреляли на скаку, а Том и Джерри гонялись друг за другом до глубокой ночи. Юная Норвегия застыла перед телеэкраном.

— Это закат нашего Старого Света, — полагали старики.

Как ни странно, страна отнюдь не пошла ко дну, а вовсе даже наоборот. Норвегия превратилась в прогрессивное новаторское общество. Том и Джерри заслуживают благодарности в виде памятника в Осло.

Похожим образом развивались события и на моей родине. Телевидением злоупотребляли, сделав из него орудие социалистического строительства. Если уж социализм не получался в реальной жизни, то на худой конец он должен был существовать в телевизоре. Но даже в телевизоре социализм не шибко функционировал. Телевизионное время текло гораздо медленнее, чем настоящая жизнь. Советские актеры и дикторы делали в текстах долгие паузы, а действие некоторых советских многосерийных фильмов годами не сдвигалось с мертвой точки. Это должно было успокаивать граждан, давать им понять, что все идет по плану и все будет хорошо — в свое время. Почти в каждой передаче картинку украшали маленькие или большие часы, они тикали, отсчитывая время. Весь Советский Союз отсчитывал время вместе с ними. Самые большие часы были на кремлевской башне, во всех других местах висели часы поменьше. Главная новостная передача страны называлась соответственно — «Время» — и выходила всегда ровно в 21:00. Лишь один раз она началась с трехминутным опозданием, и граждане уже чуть не прыгали с балконов, думая, что началась третья мировая.