Владимир Леви - Одинокий друг одиноких

Как ни относиться к евангельскому непорочному зачатию (обыкновенное зачатие, спросим, почему же порочно?..), некая возможность такого рождения, думаю, существует: она заключена в инфергической закваске всей жизни в целом, в природном магизме жизни.

Ну вот. Друг мой, теперь поговорим и о стихотерапии как частном случае инфергического превращения вести в жизнь (слово «вещь» тут уже как-то не хочется..).

Через посредство веры дело свое делают и стихи, иначе никак.

То, что называют стихами и что называют прозой, не было для меня никогда чем-то совсем разным, отдельным. Как речь и пение, проза и стих единородны своими непременными составляющими: ритмом и интонациями

Эти составляющие гипнотичны. Случается, берусь за письмо приятелю — и вдруг выходит стихом, а стих — совсем о другом… Видишь, вот и сейчас ненароком(?) сритмировалось и срифмовалось — включилось исподволь стиховное состояние, двинулся самогипноз…

Всякая речь, хочет она того или нет, есть музыкоречь или речемузыка. Всякая мысль — мыслемузыка. Речевая музыкальность растет, когда слово стремится к полноте выразительности, когда мысль ищет совершенной высказанности, полномерного воплощения.

Если попробовать перевести эти абсолютно совершенные пушкинские строки в прозу, получится что-то вроде: «Уже наступил октябрь, в роще с голых ветвей падают последние листья…»

И все. Обычное описание обычного события, не лишенное, может быть, кое-какого намека на поэтичность, поскольку речь идет о природе. Только едва угадывается какая-то скрытая возможность — и ритма, и некоторой живописности с долей грусти…

Как литературная, так и врачебная практика свидетельствуют, что любое высказывание (даже 2+2=4), любое сочетание слов и любое слово содержит в себе неосуществленную свободу — возможность быть сказанным так или эдак, в таком повороте или в ином… И в любом высказывании или слове пристальное внимание эту свободу уловит и придаст ей значение .

Убеждать не надо: Пушкин сказал так, что лучше не скажешь. Дерзнем же, рискуя оказаться кощунствующими кретинами, чуть-чуть внюхаться в состав его колдовства.

Вот два повторяющихся, подтверждающихся, взаимоусиливающихся наречия «уж» — уж наступил, уж роща… Прозе эти «уж» не нужны, даже и без одного можно вполне обойтись.

А в стихе повторные «уж» создают тихий, таинственный, перехватывающий дыхание ритмико-звуковой эффект — шорох и шелест листьев — да еще и, за гранью понимания, запах, чуть прелый запах опавшей листвы…

Сырость стынущего осеннего воздуха… Беззвучную нить полета того листа, блекло-багрового, который будет самым последним…

Волшебник, волшебник Пушкин!.. Магически сопряг два глагола: наступил… отряхает…

Так расположены эти два простых слова, так слажены в строчках, так выпукло выявлены, что образуют гулкий аккорд, передающий тенисто-прозрачные закоулки между стволами и голыми ветками — создают живость внутреннего пространства этой вот рощи…

И вот уж видна она, роща, видна и слышна, и мы в ней находимся, в ней живем и дышим — и ощущаем октябрь и осень…

Разве придет на ум, что на самом деле никакая роща листов никаких отряжать не может, что листья падают с веток сами с помощью ветра; что роща вообще не может что-либо делать, поскольку не есть отдельное существо, а лишь группа деревьев…

Это Александр Блок ему вслед пропел…

Да, поэзия происходит именно из тайной свободы, которая всегда есть и в речи, и в нас с тобою, мой Друг. Поэзия воз вещ ает и осуществляет эту свободу, добывая ее то из прикровенных колодцев души, то из дождевой капли или снежинки, то прямо ис-под носа, из домашнего барахла, из мусорного ведра.

Один закон, однако же, непреложен: свобода оплачивается. Оплачивается ответственностью. Извлекается не иначе как через добровольно принимаемые ограничения — соблюдение правил, точность, строгую дисциплину.

Все Можно — только через Нельзя. И все это — во времени, в изменении и развитии.

Так вот, стихотерапия.

Две великих человеческих возможности осуществляются через нее: возможность выхода из одиночества — и возможность освобождения души. Поговорим сейчас чуть-чуть о второй (о первой и ради нее — вся наша книга).

Вряд ли кто усомнится, что к так называемой правде жизни поэзия относится гораздо свободней, чем проза, причем не столько количественно, сколько качественно свободней. Для иллюстрации можно взять любую живую поэтическую строфу, что и сделаю сейчас, листанув наугад Мандельштама:

Попал сразу! Какому прозаику понадобится, не будучи чуемым никем, лететь туда, где его совсем нет — и притом со скоростью света?

Зачем?.. Уж не клиникой ли попахивает? — поинтересуется хладноумный любитель реалистической прозы. И будет прав — таки попахивает. Перевод поэтического высказывания «обратно в прозу» (не очень хорошая ассоциация возникает с едой, съедаемой один раз, а потом еще..) в данном случае даст примерно вот какой результат: «Я очень хочу, чтобы мой запах никто не чувствовал, а я бы в это время летел со скоростью света в космическое пространство, и чтобы меня там не был….»

М-да… Ну-с, что скажем с точки зрения психиатрической? Шизофрения, вестимо, нормальный такой бредок с разорванностью мышления и спутанностью сознания. Возможно, на фоне галлюцинаций…

Теперь слушаем музыкальным слухом.

Сразу слышны созвучия:

хо-чу, — не чу… лучу…

Ухо сразу чует , а мозг чувствует состояние передаваемое словом леЧУ — с двойным звукосмыслом — и еще приглушенные словоаккорды, диезобемольные…

лететь — вослед; где нет — совсем

Что имеем в результате на уровне непосредственного ощущения?

Вот что; невесомость, стремительный космический лет, беспреградность и беспредельность, внутреннее освобождение (у меня лично даже чисто физическое, на уровне дыхания — кашель простудный унялся и заложенный нос задышал свободнее).

Ну и, конечно же, расширение сознания — через массаж воображения, который нам невзначай проводит поэт, понуждая представить себя вместе с ним какими-то бестелесными лучевыми сущностями.

Все это чувствуешь и испытываешь лишь при одном условии: чтение совершенно неспешное, вживающееся, медитативное, а главное, искреннее чтение — с открытой душой, с полным наивом, с вероготовностью.

Когда так читаешь больших поэтов, много чего находишь не только для пользы души, но и тела, ей-богу! — у меня от некоторых стихов Пушкина даже живот часто переставал болеть в пору, когда мучила язва…