Карл Юнг - Дух Меркурий

В одном видении из ряда современных, ряда, в котором неоднократно встречается тип старого мудреца, этот мудрец первый раз нормального роста — когда он появляется на дне кратера, окаймленного высокими стенами скал, второй раз он крошечный и находится на вершине горы внутри низкой каменной ограды. Тот же самый мотив имеется и в сказке Гёте о принцессе гномов, которая живет в шкатулке [674]. К этому же ряду принадлежат антропарион, свинцовый человечек из видения Зосимы [675], а также металлические человечки рудников, искусные дактили античности, гомункулы алхимиков, домовые, шотландские brownies и т. д. Насколько «реальны» подобные представления, мне стало ясно из случая, когда сразу после тяжкого несчастья в горах двое из попавших в катастрофу при свете дня пережили коллективную галлюцинацию, увидав человечка в капюшоне, который вышел из недоступных трещин ледникового обрыва и пересек ледник, что вызвало у обоих настоящую панику. Я часто встречал мотивы, которые производили на меня такое впечатление, будто бессознательное есть мир бесконечно малых величин. Рационалистически мысля, можно было бы вывести из этого неясного ощущения, что при таких видениях речь должна идти о чем-то эндопсихическом, причем из этого делается заключение, что вещь должна быть такой маленькой, чтобы уместиться в голове. Я не симпатизирую таким «разумным» домыслам, хотя и не смею утверждать, будто они всегда попадают пальцем в небо. Мне кажется более вероятным, что склонность к диминутиву, с одной стороны, и к чрезмерному преувеличению (великаны!), с другой, имеют что-то общее с примечательной шаткостью понятий пространства и времени в бессознательном [676]. Человеческое чувство меры, т. е. наше рациональное понимание нашего большого и маленького, есть откровенный антропоморфизм, который теряет свою общезначимость не только в сфере физических явлений, но и в тех областях коллективного бессознательного, которые находятся за пределами существования специфически человеческого. Атман меньше малого и больше большого, он в дюйм величиной, но «покрывает весь мир на высоте двух ладоней». А о кабирах Гёте говорит: «Малы, да удалы». Таким образом, архетип мудреца представляет хотя и нечто крошечно малое, почти незаметное, но несущее в себе судьбоопределяющую силу, как можно видеть при по-настоящему основательном исследовании этих вещей. Архетипы имеют ту общую с атомным миром особенность, которая выразительно доказана именно в наши дни, что чем глубже в мир бесконечно малого проникает эксперимент исследователя, тем более губительные энергии, связанные там, он находит. Что самое малое может породить колоссальную энергию, стало уже очевидно не только в области физики, но и в ходе психологических исследований. Сколь часто в критические жизненные моменты все повисает на волоске!

В некоторых сказках первобытных народов просветляющая природа нашего архетипа выражается в том, что старец идентифицируется^ солнцем. Он приносит головешку, которую употребляет, чтобы испечь тыкву. Поев, он, однако, забирает огонь с собой, что побуждает людей украсть его у него [677]. В одной североамериканской сказке старец — это лекарь, который владеет огнем [678]. В духе есть аспект огня, как мы знаем по языку Ветхого Завета и по легенде о Троицыном чуде.

Наряду с умом, мудростью и знанием старец, как уже упоминалось, отличается обладанием моральных качеств, даже более того: он испытывает моральные способности людей и одаряет их в зависимости от такого испытания. Особенно показательным примером является эстонская сказка о падчерице и родной дочке. Падчерица — сирота, послушная и исполнительная. История начинается с того, что она роняет прялку в колодец. Она прыгает за ней, но не тонет в колодце, а приходит в волшебную страну и пускается на поиски, где ей встречаются корова, баран и яблоня, желания которых она выполняет. Потом она приходит в баню, где находится грязный старичок, который просит ее, чтобы она его помыла. Происходит следующий разговор. Старичок: «Милая девочка, милая девочка, помой меня, мне так не хочется быть грязным!» Она: «Чем же мне топить печку?» — «Собери колышки, вороний помет и топи». Но она достает хворост и спрашивает: «Где же мне взять воду для бани?» Он: «За овином стоит белая кобыла. Вели ей помочиться в ушат!» Но девочка берет чистую воду. «Откуда же мне взять веник?» — «Отрежь белой кобыле хвост и сделай из него веник!» Но она делает веник из березовых веток. «Откуда же мне взять мыло?» — «Возьми банный камень и потри меня им!» Но она достает мыло из деревни и моет им старичка. В награду он дает ей коробочку с золотом и самоцветами. Родная дочка, естественно, завидует и бросает прялку в колодец, где, однако, сразу ее теряет. Несмотря на это, она идет дальше и делает наоборот все то, что падчерица сделала правильно. Награда ей дается соответствующая. При частоте этого мотива дальнейшие подтверждения излишни.

Образ этого сколь рассудительного, столь же и щедрого на помощь старца напрашивается на то, чтобы поставить его в какую-то связь с божеством. В немецкой сказке о солдате и черной принцессе [679]повествуется, как жуткая принцесса из своего железного гроба каждую ночь забирает к себе солдата, стоящего у могилы на часах, и пожирает его. И вот солдат, которому подошел черед стоять на часах, хочет бежать. «Когда настал вечер, он тихонько ушел, бежал за горы и леса и попал на красивый луг». Там перед ним внезапно появился маленький человечек с длинной седой бородой, и это был не кто иной как наш возлюбленный Господь, который больше не хотел терпеть то лихо, что каждую ночь устраивал черт. «Куда путь держишь? — спросил седой человечек.— Нельзя ли с тобой?» Старичок внушал доверие, и потому солдат рассказал ему, что он убежал и почему так поступил- Следует, как водится, добрый совет. В этом рассказе старец объявляется фактически самим Богом с той же наивностью, с какой английский алхимик сэр Джордж Рипли называет «старого короля» «апtiquus diemm» [680].

Все архетипы имеют как позитивный, благоприятный, светлый, указывающий вверх характер, так и указывающий вниз, отчасти негативный и неблагоприятный, отчасти прямо хтонический, но в остальном нейтральный аспект. Архетип духа не составляет исключения из этого правила. Уже свойственное ему обличье гнома означает ограниченный диминутив, так же как и многозначительная природность растительного божества, берущего начало из подземного мира. В качестве потерпевшего ущерб, а именно потерявшего один глаз, старец выступает в одной балканской сказке. «Вилы», разновидность крылатых демонов, выбили ему глаз, и герой должен приложить все силы, чтобы они вернули его. Таким образом, часть своего зрения, т. е. своей проницательности и просветленности, старец потерял в демоническом мире тьмы: он понес от него ущерб и потому заставляет вспомнить о судьбе Осириса, который один свой глаз потерял при взгляде на черную свинью, т. е. Сета, или хотя бы о том же самом Вотане, который принес один глаз в жертву источнику Мимира. Примечательно, что скакуном старца в нашей сказке является козел, указывающий на то, что у самого старца есть и темная сторона. В одной сибирской сказке старец — это одноногий, однорукий и одноглазый дед, который оживляет мертвеца железным прутом. В ходе истории его самого по ошибке убивает этот несколько'раз оживленный мертвец, который из-за этого и упускает свое счастье. Сказка эта называется «Однобокий старик», и его ущербность на самом деле означает, что он сам некоторым образом состоит лишь из одной половины. Другая половина невидима, но выступает в повествовании в виде убийцы, который покушается на жизнь героя этой истории. В конце концов J'epoio удается убить_своего неоднократного убийцу; в порыве^езумия Ън поражает, однако, и однобокого старика, что намекает на тождество обоих убитых. Отсюда следует вероятность того, что старик_одновременно мог быть и своей противоположностью, оживляющим и убийцей — «aTutrumque'peritus» [681], как сказано у Гермеса [682].