Сюзанна О'Салливан - Всё в твоей голове

Впрочем, далеко не все из присутствующих – медики. Еженедельные лекции Шарко столь популярны, что на них собирается весь бомонд Парижа. Вот художник Андре Бруйе. Вот сын Шарко – Жан-Батист, он учится на врача, но в будущем прославится как полярный исследователь. Здесь представлена вся именитая публика, и потом, когда лекция закончится, их пригласят на бульвар Сен-Жермен, в дом Шарко, где гостей ждут более изысканные развлечения. А Бланш вернется в запертую больничную палату, где провела последние восемь лет.

В XIX веке больница Сальпетриер была приютом для душевнобольных, она вмещала до восьми тысяч пациентов из низших слоев общества: проституток, нищих, уличных попрошаек… Уважающие себя врачи обходили эту обитель безумия и рассадник венерических заболеваний стороной, и потому медицинское сообщество ужаснулось, когда молодой и многообещающий доктор вдруг решил занять там постоянную должность. В 1863 году Шарко связал свою жизнь с больницей Сальпетриер. Он счел приют идеальной базой для научных исследований, и пациенты больницы стали первыми, на ком он испробовал метод, впоследствии названный клинико-анатомическим.

На каждого пациента Шарко заводил карту с историей болезни, тщательно документируя все ее этапы: с момента проявления до самой смерти, которые, увы, в Сальпетриере случались с незавидной регулярностью. Имея огромный опыт работы в патологоанатомической лаборатории, он вскрывал умерших и изучал под микроскопом ткани мозга, пытаясь найти аномалии, которые подтвердили бы его наблюдения.

Шарко проработал в Сальпетриере более тридцати лет. За эти годы он выявил и классифицировал больше неврологических заболеваний, чем любой другой врач как до, так и после него. Он сумел разграничить рассеянный склероз и болезнь Паркинсона; его находки позволили диагностировать многие на тот момент малоизученные заболевания: болезнь моторных нейронов, сифилис, полиомиелит…

Клинико-анатомический метод перевернул все представление о невралгии, последствия чего ощущаются до сих пор. Поэтому вдвойне удивительно, что Шарко мог так ошибиться насчет истерии.

Его интерес к болезни, пожалуй, был неизбежен: в Сальпетриере было целое отделение для женщин-истеричек. Отработав свой метод на других пациентах, Шарко обратил внимание и на это заболевание, которое окрестил «la grande hysterie» – «большая истерия».

В самом начале Шарко избрал иной подход, нежели другие врачи. Например, он не навещал пациенток в палате – их приводили к нему в кабинет. И даже тогда он не поднимался из-за стола, чтобы осмотреть больную, – только отдавал распоряжения. Пациентка раздевалась, и он за ней наблюдал. Ассистенты рассказывали, что молчание могло растянуться на целую вечность, лишь изредка он просил сесть, или пройтись по комнате, или поднять руку. Наверное, в таких обстоятельствах он и встретил Бланш Уитман.

Бланш поступила в Сальпетриер в 1878 году. Росла она в бедноте, мать рано умерла, отец был плотником. С детских лет ей пришлось работать прачкой, потом сиделкой. Первый приступ судорог случился у нее в возрасте пятнадцати лет, вскоре после того, как ее изнасиловал наниматель. В шестнадцать она очутилась в больнице. История ее жизни до этого момента окутана слухами, после – во всех подробностях скрупулезно запечатлена на бумаге.

До встречи с Бланш Шарко уже десять лет изучал истерию, пытаясь ее описать, как это удалось ему с другими неврологическими заболеваниями. Он проводил все возможные исследования, фиксировал каждый, даже самый незначительный симптом. И начал замечать общие черты. Всех пациентов объединяло одно – конвульсии, и приступ всегда развивался по одинаковой схеме. Шарко обратил внимание, что судороги часто были вызваны какой-то травмой, физической или психологической. Это наблюдение продвинуло его в диагностике болезни. Однако гораздо больше Шарко заинтересовало другое – неожиданная восприимчивость истеричек к гипнозу.

Каждую неделю по вторникам, а позднее и по пятницам Шарко давал лекции, на которых демонстрировал, как у пациентов проявляются все формы истерии под воздействием гипноза. Пока Бланш билась в судорогах, Шарко стоял рядом и подробно рассказывал удивленной публике, что происходит. Он велел пациенткам делать то, на что они никогда не согласились бы осознанно: например, обнажаться или ползать на четвереньках по сцене.

Шарко экспериментировал и с металлотерапией. В то время и врачи, и больные верили в исцеляющую силу магнитов. Шарко с их помощью перетягивал судороги из одной части тела в другую или даже передавал другому человеку.

Для того чтобы вызвать симптомы истерии, использовался не только гипноз. К припадку мог привести нажим в области яичников. Шарко, впрочем, развил эту концепцию, доказав, что подобное давление не только начинает приступ, но и позволяет его прервать.

За годы работы Шарко зафиксировал и описал многие клинические проявления, которые он счел симптомами истерии: параличи, расстройства зрения, головные боли, головокружения и, конечно же, судороги. Разве что задокументировать всю историю болезни вплоть до смерти пациента не получалось, ведь болезнь не летальна. Впрочем, обитатели больницы Сальпетриер редко выходили на свободу, поэтому истерички рано или поздно умирали по другим причинам. Шарко изредка выпадал шанс обследовать их мозг, и при этом не обнаруживалось никакой патологии. Тогда он осматривал яичники – они опять-таки были в норме. И все же, несмотря на отсутствие доказательств, Шарко ни капли не сомневался, что истерия – заболевание органическое. Пусть ему не удавалось найти тому подтверждение, но он отмечал, что пациенты, несмотря на все различия между ними, демонстрировали одни и те же симптомы. В случае с безумием это просто-напросто невозможно. Также Шарко заметил, что истерия бывает наследственной либо может внезапно проявиться уже в стенах приюта. Он предположил, что болезнь вызывают функциональные поражения мозга, которые то проявляются, то исчезают – поэтому их и невозможно зафиксировать при вскрытии.

Внимание ученого подстегнуло развитие болезни, и в 1890 году в Сальпетриере началась настоящая эпидемия, которая постепенно распространилась по Франции, а потом и по всей Европе. За год к Шарко обратились три тысячи пациенток, у восьмисот из которых он диагностировал истерию. Конец XIX века стал эпохой ее расцвета, и произошло это благодаря интересу одного-единственного человека.

А в 1893 году Шарко умер, и истерия угасла вслед за ним. Многие пациенты покинули стены больниц.

Во времена Шарко истерия обрела популярность – но лишь потому, что считалась органическим заболеванием мозга. Со временем же, когда последовали новые открытия, она опять стала непристойностью, о которой стыдно упомянуть в приличном обществе.