Дэвид Брукс - Путь к характеру

Современники вспоминали ее страстную любовь к музыке и чувственным радостям. Как писала Кэтлин Джордан, «у Дороти было глубокое чувство прекрасного. <���…> Я иногда прерывала ее во время оперы [когда она слушала передачи из Метрополитен-оперы по радио]. Я входила и заставала ее практически в экстазе. Это многое говорило о том, что для нее означала настоящая молитва. <���…> Она часто говорила: “Помни, что говорил Достоевский: красота спасет мир”. Мы это в ней видели. Она не разделяла естественное и сверхъестественное» {146} 146 Troester, Rosalie Riegle . Voices from the Catholic Worker. Temple University Press, 1993. P. 93. .

К 1960 году со времени расставания Дороти с Форстером Баттерхемом прошло больше трех десятков лет. Почти все это время он жил с наивной, приятной женщиной по имени Нанетт. Когда Нанетт заболела раком, Форстер снова вспомнил о Дороти и попросил ее ухаживать за умирающей. Конечно же, Дороти откликнулась не задумываясь. Несколько месяцев она почти каждый день проводила с Нанетт. «Нанетт приходится тяжело, — отмечала Дэй в дневнике, — мучается и душевно, и физически. Сегодня она лежала и плакала от беспомощности. Мало что можно сделать, только быть рядом и молчать. Я ей сказала, как трудно ее утешить, можно только молчать перед лицом страдания, и она сказала горько: “Да, молчание смерти”. Я сказала ей, что почитаю за нее молитву» {147} 147 Day . Duty of Delight. P. 287. .

Дороти вела себя так, как любой чуткий человек перед лицом чужих страданий. Всем нам приходится порой утешать тех, кто переносит боль, и многие не знают, как лучше поступать. Некоторым такое знание дано. Прежде всего, они просто находятся рядом. Самим своим присутствием они уже помогают. Во-вторых, они не сравнивают. Чуткий человек понимает, что каждый по-своему переносит страдания и чужой пример не поможет. Помимо этого, они берут на себя практические задачи: готовят обед, убираются в комнате, стирают полотенца. И наконец, они не умаляют значимости происходящего: не успокаивают страдальца ложными и слащавыми заверениями, не говорят, что все к лучшему, не ищут хорошее в плохом. Они поступают так, как поступают мудрые души перед лицом трагедии: остаются пассивно деятельными, активными без суеты. Они не тщатся исправить неисправимое. Чуткий человек оставляет страдающему достоинство страданий, дает ему самостоятельно понять смысл происходящего. А сам просто сидит рядом в ночи боли и мучений, готовый предложить помощь, человечность, прямоту и искренность.

Форстер же болезнь Нанетт переносил ужасно. Он все время убегал из дома, оставляя ее на попечение Дороти и других сиделок. «Форстер в жалком состоянии, — писала Дэй в дневнике, — упорно отказывается проводить время с Нанетт. Нанетт в ужасном состоянии весь день, у нее страшно распухли ноги и живот тоже. Вечером она воскликнула, что сходит с ума, и потом непрестанно кричала» {148} 148 Day . Duty of Delight. P. 295. .

Дороти страдала вместе с Нанетт и боролась с гневом на Форстера. «Я так на него злюсь, на то, что он все время от нее убегает, на его жалость к себе и его рыдания, что я чувствую себя жестокосердной и вынуждена с этим бороться. Такой страх болезни и смерти».

7 января 1960 года Нанетт попросила провести над ней обряд крещения. На следующий день она умерла. Дороти вспоминала ее последние часы: «Сегодня утром в 8:45 Нанетт скончалась после двух дней агонии. Крест нести не так тяжело, как это, сказала она. Люди в концлагерях так страдали, сказала она, показав свои руки. Она умерла спокойно после небольшого кровоизлияния. У нее на лице была легкая улыбка, спокойная и мирная».

В шестидесятые с появлением радикальных общественных течений Дороти Дэй стала пацифисткой и активистом других политических движений того времени. Однако она сильно отличалась от радикалов в своем подходе к жизни. Если они проповедовали освобождение, свободу и независимость, то Дороти — послушание, служение и самоотречение. Она не терпела откровенных проявлений сексуальности и свободы нравов. Ее приводил в ужас тот факт, что компания молодых людей может причаститься из одноразового стаканчика. Она не разделяла контркультурного духа и сокрушалась по поводу юных бунтарей: «Все это бунтарство заставляет меня тосковать по послушанию, алкать и жаждать его».

В 1969 году Дороти сделала запись в дневнике, осуждая тех, кто пытался построить коммуну по ее примеру, но за пределами твердой церковной дисциплины. Она всегда отдавала себе отчет в недостатках католической церкви, однако понимала необходимость структуры. Радикалы же видели только недостатки и хотели сокрушить все. «Казалось, подростки только что обнаружили, что их родители несовершенны, и так потрясены, что хотят выбросить все институты дома и жить “коммуной”. <���…> Их теперь принято называть “молодыми взрослыми”, но мне кажется, что у них затянулся подростковый возраст и весь связанный с ним романтизм».

За годы борьбы с настоящими трудностями Дороти стала реалисткой. «Не выношу романтиков, — говорила она в интервью. — Мне нужны религиозные реалисты». Активизм, который она наблюдала вокруг, большей частью был легкомыслен и нетребователен к себе. Сама же Дороти заплатила страшную цену за то, чтобы служить сообществу и исповедовать свою веру: разрыв с Форстером, отдаление от семьи. «Для меня Христос был куплен не за тридцать сребреников, а кровью моего сердца. Мы не покупаем дешево на этом рынке».

Люди вокруг приветствовали природу и естественного человека, но Дороти считала, что естественный человек развращен и обретает спасение, только если подавляет природные позывы. «Нас, подобно кустарнику, нужно подстригать, чтобы мы росли, — писала она, — а стрижка причиняет боль естественному человеку. Но если этой развращенности суждено обрести спасение, если человеку суждено обрести Христа, то боль необходима. А как радостно думать, что, несмотря на скуку и апатию, мы все же духовно растем».

Слово «контркультура» часто употреблялось в конце шестидесятых, но Дэй жила в соответствии с истинной контркультурой, которая противоречила не только ценностям массовой культуры того времени — коммерциализму, преклонению перед успехом, но и ценностям вудстокской контркультуры, которую так восхваляли средства массовой информации: отрицанию морали, повышенному вниманию к свободе личности, независимости. Вудстокская контр­культура, на первый взгляд, бунтовала против массовых ценностей, но, как показали последующие десятилетия, это была лишь другая сторона той же нравственной культуры большого «я». И капитализм, и Вудсток призывали освободить себя, выразить себя. В коммерческой культуре человек самовыражался, делая покупки и создавая себе «стиль жизни». В вудстокской — отбрасывая ограничения и принимая себя таким, какой он есть. Буржуазная культура торговли могла соединиться с богемной культурой шестидесятых именно потому, что обе поддерживали свободу личности и призывали людей оценивать свою жизнь степенью личного удовлетворения.