Маргарит Сешей - Дневник шизофренички

Однако все эти мелкие явления были такими пустяками в сравнении с тем, что мне до этого пришлось выстрадать. Впрочем, и они исчезли в свое время.

Реальность становилась в моих глазах, если можно так выразиться, все более реальной, более богатой. И я становилась все более независимой. все более социализированной. Сейчас я принимаю всю личность госпожи Сешей целиком. Я люблю ее ради нее самой и бесконечно ей благодарна за то бесценное сокровище, которое она мне даровала в виде Реальности и контакта с Жизнью.

Только те, кто лишались Реальности и на протяжении многих лет жили в бесчеловечном и безжалостном Царстве Света, могут по праву оценить радость жизни и неизмеримую ценность бытия в качестве частицы человечества».

Откровенные признания, любезно сделанные для нас Рене, наполненные потрясающим самоанализом ее внутреннего состояния на протяжении болезни, ставят целый ряд проблем, одна важнее другой: проблема начала шизофрении, проблема восприятия реальности у психически больного, проблема соотношения между бредом и галлюцинациями и т. д. Я обращусь лишь к одной проблеме, которая связана со всеми остальными, но которая представляется мне наиболее важной, — это проблема Я.

В противоположность неврозу, шизофрения, похоже, является прежде всего болезнью Я. Конечно, бессознательная жизнь вторгается порой и в поле сознания больного психозом. Но такое вторжение не может произойти, как только лишь при дезинтеграции Я. В своей работе о символической реализации я подчеркнула важность первичных влечений, особенно оральных и агрессивных, в «психологических» истоках психоза. Пока что, постоянно помня о них, я оставляю их в стороне, потому что именно в них Я черпает энергию для выработки бредовых и галлюцинаторных симптомов. Впрочем, если Я Рене до ее болезни сохранилось в определенных своих частях на инфантильной стадии, то это благодаря тому, что оно зафиксировалось на стадии отнятия от материнской груди. Будучи вынужденным отказаться от матери в реальности, Я скомпенсировало это тяжелое жертвоприношение, становясь, если можно так сказать, собственной воображаемой матерью, т. е. уходя в аутизм. Эмоционально не приняв отнятия от груди — модели всех последующих жертвоприношений, Я Рене не удалось достичь уровня жертвенности, необходимого для социальной жизни. Вот почему в возрасте, когда наступает ответственность взрослого человека, оно даст проницаемость, из-за которой начнется психоз. Проблема психологического Я настолько велика и сложна, что я коснусь здесь лишь нескольких определенных аспектов, которые мне удалось изучить и верифицировать в случае с Рене. Речь идет о дезинтеграции Я во время болезни и его реконструкции при помощи метода символической реализации.

Самонаблюдение Рене показывает, что первый субъективный симптом, который стал беспокоить ее, относился только к восприятию реальности. Предметы вдруг становились огромными, вычлененными из общей картины, никак не связанными друг с другом, пространство казалось безграничным, и страх поглощал ее. Этот феномен чуждости, ирреальности вначале был весьма ограниченным. Затем постепенно он распространился на восприятие всех предметов, людей и ее самой. И мы должны констатировать, что это полностью совпадает с обострением болезни, так что Рене сравнивает состояние психоза, в который она погрузилась, с состоянием тотальной ирреальности, по сравнению с частичной, которую она ощущала в начале заболевания. Как можно было бы объяснить этот мучительный для больного феномен, который характеризуется вычленением предметов, впечатлением безмерности и декоративности? Полагаю, что причины этих ощущений отчуждения следует искать непосредственно в самом Я.

Речь идет о нарушении энергетического равновесия в самом Я. Некоторые его части, связанные с определенными объектами, больше не снабжаются либидинальной энергией. В них отсутствует жизнь, тепло. В начале болезни поражаются лишь некоторые части Я. Поэтому ощущение отчуждения появляется у Рене лишь во вполне определенных случаях: в школе, на улице, т. е. в тех местах, которые имеют социальный аспект. И это потому, что первыми составляющими Я, которые испытали регрессию, были именно те, которые находились в непосредственной связи с социумом. Вся энергия, все либидо было обращено на индивидуальное Я, на Эго, при полном опустошении его социальных элементов. Чувство отчуждения, таким образом, может считаться первым знаком дезинтеграции Я: Рене потеряла способность к синтезу и ощущению перспективы. Мы, нормальные, воспринимаем мир вещей в релятивистском плане, в едином, децентрализованном пространстве, в координации различных аспектов.

Каждый предмет воспринимается в соотношении с другими и в соответствующем контексте. Более того, предметам, которые видим, мы приписываем полезную функцию: стул служит для того, чтобы на него можно было сесть. В то время как больной, компоненты Я которого утратили свою энергию, больше не определяет место предметов в зависимости от их межиндивидуальных функций. Промежутки, которые разделяют предметы и определяют их порядок на различных планах, больше не существуют. Вот почему каждый предмет воспринимается как отдельное целое, кажется вычлененным, большим, чем он есть в действительности, и само пространство кажется безграничным, плоским и лишенным каких-либо правил организации и третьего измерения. Это странное восприятие реальности является интеллектуальной формой потери синтеза Я.

Это чувство отчуждения имеет в своей основе аффективную причину, и достоверным симптомом здесь является сопровождающий это чувство страх. Нужно сказать, что впоследствии Рене переживает ощущение ирреальности каждый раз, когда ее контакт с мамой-психоаналитиком прерывается. И мы видим, что главной причиной этого является ее агрессивность по отношению к маме.

Впрочем, потеря реальности происходит из двух источников, тесно связанных между собой. С одной стороны, в состоянии дезинтеграции, в котором находится ее Я, для Рене больше нет стабильной вселенной, отличной от ее внутреннего мира, вселенной, частью которой является мама как личность. Мама — всего лишь продолжение самой пациентки, та, которая удовлетворяет ее потребности. И как только она перестает делать то, что требуется пациентке, последняя перестает ее узнавать. С другой стороны, то, что представляется пациентке как отказ со стороны мамы-аналитика в удовлетворении первостепенных потребностей пациентки, вызывает у той сильную агрессивность, которая в итоге приводит к тому, что эмоциональный контакт немедленно прерывается. Однако при отсутствии смелости спроецировать агрессивность на любимый объект, та возвращается в свою исходную точку: Я предопределяет сильнейшее чувство вины, виновность, присущую аффективной реальности. Вдобавок к агрессивности причиной потери ощущения реальности является неприятие пациенткой мамы как социального и независимого существа. Но что такое «социальная мама», если не сама реальность?