Бор Стенвик - Все мы врём. Как ложь, жульничество и самообман делают нас людьми

Само название «детектор лжи» свидетельствует об основной функции прибора — выявлять ложь. И пусть полиграф не всегда выполняет свою прямую функцию — пользы от него все равно немало. С самого начала детектор лжи начал играть еще одну роль: он нагоняет на людей страх. Ричард Никсон как-то сказал: «Я не особенно разбираюсь в детекторах лжи и не в курсе, насколько они точны, но одно я знаю наверняка: их все до смерти боятся».

— Вы когда-нибудь смотрели видео допросов Майкла Кроу? — спросил меня Асбьёрн Рэшли. — Они выложены на YouTube. Майклу было всего четырнадцать, когда он остался дома с сестрой, и ту убили. Полиция начала допрашивать его, и он с ужасом спросил: «Что-о?! Вы что, думаете, что я убил собственную сестру?» Тело девушки нашли в доме в Калифорнии, где она проживала вместе с братом и родителями. На ее теле было обнаружено восемь ножевых ранений. Так как Майкл оставался единственным подозреваемым, его сразу же поместили в камеру предварительного заключения, лишив права видеться с родителями, и начали с пристрастием допрашивать. Ему подолгу не позволяли спать, угрожали, говоря, что если он будет отпираться, то получит пожизненное заключение, и обещали смягчить меру наказания, если он сознается. Майкл не сознавался. Тогда ему попытались внушить, что он мог совершить убийство, сам того не понимая. «У каждого из нас имеется темная сторона», — уговаривали полицейские. Когда и это не сработало, они решились на «коронный номер» — проверку на так называемом голосовом анализаторе стресса. Следователь заранее предупредил Майкла, что этот «высокоточный прибор распознает ложь со стопроцентной вероятностью».

— Это все сказки, — заявил мне Рэшли, — но, услышав их, Майкл сознался. Выглядело все просто отвратительно.

В своем мнении Рэшли не одинок: посмотрев видеоролики, снятые во время допросов Майкла Кроу, лауреат Пулитцеровской премии Ричард Офше сказал, что «в жизни не видел допроса ужаснее». Впоследствии несколько независимых экспертных групп тщательно изучили принципы работы голосового анализатора стресса и признали этот прибор никуда не годным. Тем не менее в случае с Майклом Кроу он выполнил вполне определенную функцию — выбить из подозреваемого признание.

Рэшли показал мне рекламную брошюрку, заголовок которой гласил: «Знаете, кто из них виновен?» Этот вопрос относился, очевидно, к фотографиям троих «подозреваемых», расположенным на обложке прямо по центру. Чуть ниже я увидел подзаголовок: «Техника допроса Викландера-Зулавски поможет вам не только ответить на этот вопрос, но и получить признание!» В США существует множество частных курсов повышения квалификации полицейских. Практически все подобные курсы обучают техникам допроса с пристрастием, цель которых — заставить подозреваемого признаться.

В 2005 году в «Бюллетене ФБР» вышла статья, написанная специальным агентом Уорнером из департамента ФБР по работе с полиграфом и посвященная положительному эффекту, который детектор лжи оказывает на подозреваемых: «Независимо от верности полученных при помощи полиграфа данных, его значение нельзя недооценивать, ведь детектор лжи в руках настойчивого следователя — это почти залог того, что подозреваемый сознается в совершенном преступлении. Полиграф важен в работе полиции именно потому, что допрашиваемые верят в непогрешимость его работы, и страх перед разоблачением заставляет их признаться добровольно».

Удивительно, но детектор лжи действует лишь на тех, кто верит в него и боится его. Полицейских, работающих на полиграфе, специально обучают лгать. Они используют старый карточный фокус, в котором из колоды вытаскивается «случайная» карта, которая затем убирается обратно в колоду. После этого допрашиваемому показывают несколько карт, и, когда очередь доходит до нужной, полицейский заявляет, что допрашиваемый узнал карту — об этом, мол, сообщил ему полиграф. На самом же деле полицейскому было заранее известно, какую карту допрашиваемый узнает. Подобные манипуляционные техники повсеместно используются в США, где полиция ради того, чтобы получить признание, также имеет право лгать об имеющихся у них доказательствах или свидетельских показаниях. Такую методику допроса емко описывают фразой: «Джо, твой приятель говорит, что это ты сделал!»

В своей докторской диссертации «Юридические нарушения в полицейских расследованиях: примеры и способы предотвращения» (2009) Асбьёрн Рэшли приходит к заключению, что общеизвестные техники распознавания лжи, в том числе с помощью полиграфа, совершенно неприменимы на допросах. Он постоянно повторяет, что подобные техники, «якобы облегчающие процесс расследования, на самом деле неэффективны». Однако некоторые эксперименты, проведенные Олдертом Фраем, доказывают, например, что если рассказывать в обратном порядке о событиях, которых не было, то запинаться будешь чаще, чем когда рассказываешь в обратном порядке о событиях, имевших место в действительности. Возможно, подобные уловки могли бы помочь полицейским во время допроса?

— Нет, для следствия это значения не имеет... — ответил Рэшли и сделал вид, будто ведет допрос: — Ага, запинаешься?! Значит, виновен! — Для пущей убедительности он стукнул кулаком по столу. — ...Потому что у Фрая написано, что запинаются только преступники! — Рэшли развел руками. — А подозреваемый станет отпираться и утверждать, что он не преступник. И как мне тогда поступить? Нельзя же мне явиться в суд и сообщить: мол, «подозреваемый запинался, когда я попросил его пересказать события в обратном порядке». Для доказательства этого явно недостаточно. Этот эксперимент проводили на группах в 100 и 1000 человек, и большинство из них, хотя и не все, запинались, когда пересказывали события в обратном порядке. Может, человек запинается просто оттого, что у него плохая память? — и Рэшли удрученно покачал головой. — Нет уж, этот вопрос нужно изучить серьезно.

В 2008 году группа норвежских ученых провела эксперимент, чтобы оценить те способы, к которым полиция прибегает для выявления лжи. 69 следователям продемонстрировали видеозапись, на которой женщина рассказывает о том, как стала жертвой насильника. Затем следователи, сами себя считавшие объективными, дали оценку увиденному и услышанному. Однако записи, показанные им, значительно отличались друг от друга. Женщина, которую они видели, была профессиональной актрисой. Слова она произносила одни и те же, но меняла интонацию и выражение лица. На некоторых видео она обреченно смотрит в стену, на других плачет, а когда смотришь третьи, кажется, будто случившееся нимало ее не тревожит. Каждая из этих реакций неоднократно наблюдалась у жертв насилия. Выводы, сделанные полицейскими, оказались вполне предсказуемыми: они охотнее верили в тех случаях, когда актриса плакала. Совершенно так же отреагировал и полицейский, допрашивавший свидетельницу по делу Колстада: «Она плачет, полчаса без перерыва рассказывала про детство и всякие ужасы, которые пережила тогда. ЭТО ПРАВДА. ДЕВУШКА НЕ ВРЕТ». Жертвами подобных заблуждений становятся не только полицейские — у присяжных и судей тоже есть склонность верить свидетелям, которые в открытую проявляют чувства. А когда свидетели еще и представители других стран и других культур, задача усложняется. Работая с беженцами, миграционным властям Норвегии приходится учитывать, например, что иранцы проявляют эмоции совершенно иначе, чем сомалийцы. Кроме того, степень нашего доверия зависит от внешности собеседника, его положения в обществе и тех черт его поведения, которыми, как мы думаем, обладаем мы сами.