Бор Стенвик - Все мы врём. Как ложь, жульничество и самообман делают нас людьми

Сходные мысли высказываются в фильме «Четыре свадьбы и одни похороны», где один из героев по имени Гарет выдвигает гипотезу о том, что люди женятся, когда у них заканчиваются темы для разговоров, а супруги и дети — неиссякаемый источник сплетен. Подразумевается, конечно же, что если людям не о чем поговорить, то им лучше разойтись, хотя такой разрыв может оказаться довольно болезненным. Идея Митчелл и гипотеза Гарета основаны на убеждении, что настоящая любовь не нуждается в дополнительной поддержке и гарантиях. Однако, считая в юности эти идеи невероятно современными, я ошибался: обе они лишь развивают противопоставление брака романтике, сформировавшееся еще в Средневековье, если не раньше.

Привычные нам современные идеалы любви выросли из представления французских трубадуров о любви истинной и целомудренной, не запятнанной тяготами брака. Однако за прошедшее время любовь также начали считать необходимым элементом брака и залогом счастливой семейной жизни. Минуло несколько столетий, когда-то взаимоисключающие понятия объединились, а понятия «брак» и «любовь» стали почти синонимами. Социолог Энтони Гидденс полагает, что окончательно современное понимание романтической любви сформировалось в XVIII веке, когда понятие личности перестало определяться общественными и религиозными факторами. Благодаря появлению нового литературного жанра — романа — люди начали воспринимать события собственной жизни как романтическую историю о двух влюбленных сердцах, которым суждено быть вместе, несмотря на социальные различия. Подобные истории были в высшей степени идеализированы, в них нередко подчеркивалось, что у мужчин и женщин совершенно различные ценности, но в семейной жизни это не мешает, а, наоборот, способствует достижению гармонии.

По мнению Гидденса, в XX веке представления о романтической любви сменил идеал настоящей любви, а старые традиции начали постепенно исчезать. Понятие «личность» теперь уже не соотносилось только с семьей и домом, а любовь больше не представляла собой чувство к конкретному человеку. Или, скорее, личность стала объектом своей же любви. Любовь превратилась в часть процесса саморазвития, и отношения больше не укладываются в рамки супружества, а продолжаются до тех пор, пока они нужны участникам. Если раньше «качество» брака подтверждали такие внешние авторитеты, как церковь, государство и семья, то теперь потребность в них исчезла, и единственным авторитетом остался возлюбленный человек.

Настоящая любовь не навязывает нам определенные роли, а побуждает к изучению того, кого любишь, и тех его качеств, которые, как нам кажется, свойственны нам самим. Этот новый вид более демократической любви предполагает равноправие партнеров, однако женщинам он принес большую выгоду. Благодаря феминизации общества женщины стали материально и юридически независимыми от мужчин. Кроме того, новые средства контрацепции, развитие медицины и возможность самостоятельно воспитывать детей значительно снизили для женщины риски, связанные с браком. Женщины больше не боятся нежелательной беременности или смерти при родах, и у них появилось множество возможностей реализовать себя. Однако за свободу приходится платить не только современным женщинам, но и мужчинам, и расплата эта называется неуверенностью. Отношения словно превратились в бесконечные переговоры. Что-то не так? Ты меня не разлюбила? Могу ли я на тебя полагаться?

В работе «Любовь и Западный мир» (L’Amour et l’Occident; 1940) [43] Отрывки опубл.: Ружмон Д. де. Любовь и Запад (главы из книги) // Новое литературное обозрение. 1998. № 31. — Прим. ред. философ Дени де Ружмон говорит о том, что современный брак немалого требует от супругов. По его мнению, количество разводов вызвано разочарованием в романтической любви. Чтобы избежать подобного, де Ружмон предлагает альтернативу — разумное партнерство, основанное на сотрудничестве. С ним отчасти соглашается профессор Лора Кипнис. Утверждения о том, будто брак на протяжении многих лет должен держаться на любви, страсти и доверии, — это обман, — такое мнение она высказывает в книге «Против любви» (Against Love; 2003). Однако ее толкование проблемы отличается от приводимого де Ружмоном:

Пожертвовать романтическими влюбленностями и сексуальным влечением ради более спокойных радостей зрелой любви — это все равно что добровольно ампутировать вполне здоровый орган. Во-первых, проделать это можно лишь с хорошей анестезией, а во-вторых, будьте готовы к тому, что фантомные боли полностью никогда не исчезнут. Но если в обществе принято считать, что желание привнести в свою жизнь нечто новое постыдно, что хотеть удовлетворения непозволительно, — в этом случае придется готовиться к ампутации.

Абсурдно, но современные люди добровольно заключают договор, лишающий их львиной доли свободы, и стараются убедить себя в том, что они до самой смерти будут испытывать страсть к одному и тому же человеку, — удивляется Кипнис. Моногамия представляет угрозу счастью и независимости, однако большинство из нас принимают ее, видимо, поверив сказкам про «любовь». Другие ученые, например Аарон Бен-Зеев и социолог Рухама Гуссински, полагают, что опасность еще серьезнее. В своей работе «Во имя любви» (In the Name of Love) они называют романтическую идеологию смертельно опасной, причем в буквальном смысле. Авторы тщательно опросили 18 мужчин, убивших собственных жен или совершивших покушение на их жизнь, и пришли к выводу, что подобные поступки вызваны вовсе не ревностью, как это часто предполагается, а необоснованной верой в романтическую любовь. У всех женоубийц имеется одна общая черта: они верят в чистую, глубокую и вечную любовь. «Опасность любви заключается в том, что это в высшей степени изменчивое явление имеет тенденцию занимать основное место в жизни человека», — говорит Бен-Зеев.

Похожую точку зрения излагает Саймон Мэй. В книге «Любовь: история» (Love: А History) он подробно рассказывает, каким образом идея о вечной и беззаветной любви связана с христианской верой в единого Бога. Согласно христианскому учению, Божья любовь совершенно бескорыстна (у Него есть всё, поэтому взамен Он ничего не требует) и должна служить образцом для любви человеческой. Это требование практически невыполнимо, заявляет Мэй. Иными словами, мы пытаемся примерить на себя чувство, доставшееся нам в наследство от богов. Любовь превратилась в особое верование, причем такое же авторитарное, как и религия.

Согласно гипотезе, выдвинутой Гаретом и Митчелл, брак — искусственный способ продлить на долгий срок жизнь «любовным отношениям», а вот Лора Кипнис вообще сомневается в существовании подобной долгосрочной любви. Митчелл же, в свою очередь, допускает такую возможность, но уточняет, что долгосрочная любовь бывает истинной и ложной. Истинная любовь живет не благодаря обычаям и привычкам — она вырастает из сердца. Вот только в сердце ли зарождается настоящая любовь? И действительно ли такая любовь настоящая?