Филип Зимбардо - Эффект Люцифера

Комиссия готова закончить заседание, и Керт объявляет, что заключенный № 5486, наш шутник, хочет сделать комиссии какое-то заявление. Карло согласно кивает.

С раскаянием в голосе № 5486 говорит, что неверно выразил свою мысль, потому что у него не было возможности как следует продумать свои аргументы. Он чувствует себя очень подавленным, потому что сначала ожидал суда, а теперь полностью утратил веру в правосудие.

Охранник Арнетт, сидящий у него за спиной, вспоминает разговор, состоявшийся сегодня за обедом. Тогда № 5486 сказал, что он подавлен из-за того, что «попал в плохую компанию».

Карло Прескотт и комиссия очевидно сбиты с толку заявлением заключенного. Как оно способствует решению дела?

Прескотт явно рассержен. «Даже если бы комиссия могла давать какие-то рекомендации, — говорит он, — то лично я проследил бы за тем, чтобы ты остался здесь до последнего дня. Я ничего не имею против тебя лично, но мы здесь для того, чтобы защищать общество. И я не думаю, что ты можешь выйти на свободу и приносить пользу, заняться чем-то таким, что позволило бы тебе влиться в общество. Ты вышел из этой комнаты и понял, что говорил с нами так, будто мы какие-то идиоты, а ведь ты обращался к полицейским и представителям официальных органов. У тебя плохие отношения с официальными органами, не так ли? Как ты ладишь с родителями? Что я хочу сказать — ты вышел за дверь, и у тебя было время подумать; теперь ты вернулся и пытаешься убедить нас посмотреть на тебя другими глазами. Есть ли у тебя социальная ответственность? Как ты думаешь, что ты должен обществу? Я хочу услышать от тебя что-то стоящее». (Карло вернулся к манере первого дня!)

Заключенный озадачен этим прямым нападением и пытается оправдаться: «Недавно я получил работу учителя. Думаю, эта работа важна для общества».

Прескотт не сдается: «Может быть, это еще хуже. Я не хотел бы, чтобы ты учил моих детей. Не с твоим отношением, не с твоей вопиющей незрелостью, не с твоим безразличием к ответственности. Ты не можешь выдержать даже четырех дней в тюрьме, не создав проблем другим людям, и говоришь, что хочешь быть учителем. Но ведь эта работа — большая честь. Общаться с приличными людьми, что-то рассказывать им — это большая честь. Я не знаю, ты меня не убедил. Я прочел твое заявление, и ты меня не впечатлил. Охрана, уведите его».

С цепью на ноге, с мешком на голове, заключенный отправляется в тюремный подвал в надежде, что сможет отыграться на следующем заседании комиссии.

Прежде чем вернуться к тому, что происходило в наше отсутствие в тюремном дворе, следует отметить то влияние, которое эта «ролевая игра» оказала на нашего сурового председателя «комиссии по условно-досрочному освобождению». Через месяц Карло Прескотт поделился со мной интересными личными наблюдениями о том, как повлиял на него этот опыт:

«Всякий раз, когда я входил в эксперимент, я уходил подавленным — как раз из-за того, что он был так близок к реальности. Когда люди начали реагировать на разные события, случавшиеся в ходе эксперимента, он перестал быть экспериментом. Например, в настоящей тюрьме я быстро заметил, что люди, считавшие себя охранниками, должны были вести себя определенным образом. Они должны были производить определенное впечатление, демонстрировать определенное отношение. У заключенных тоже были определенные отношения, определенные представления, в соответствии с которыми они действовали, — и то же самое происходило здесь.

Я не мог поверить, что во время эксперимента, когда я играл роль члена комиссии, председателя комиссии — комиссии по условно-досрочному освобождению, — я позволил себе сказать одному заключенному, увидав, что он высокомерен и не желает подчиняться: „Как это получается, что азиаты редко попадают в тюрьму, редко оказываются в подобных ситуациях? Что ты натворил?“

Именно в этот момент его отношение к нам полностью изменилось. Он начал реагировать на меня как личность, он начал говорить со мной о своих чувствах. Один человек был настолько поглощен ролью, что вернулся на заседание, как будто думал, что вторая попытка может помочь ему быстрее выйти на свободу».

Карло продолжает свои саморазоблачения:

«Как бывший заключенный, я должен признать, что каждый раз, когда я сюда приходил, трения, подозрения, антагонизм, возникающие, когда люди входят в роли… Я ощущал, что из меня выпустили воздух — чувство, возникавшее, когда я оказывался в заключении. Это вызывало у меня сильную депрессию, как будто я вернулся в тюремную атмосферу. Все это было настоящим, а не воображаемым.

[Заключенные] по-человечески реагировали на ситуацию, в которой неожиданно оказались, она влияла на их чувства в этот момент. Мне кажется, это отражает метаморфозы, которые происходят в мышлении настоящего заключенного. В конце концов, заключенный хорошо знает о том, что происходит во внешнем мире — строятся мосты, рождаются дети, — но это не имеет к нему абсолютно никакого отношения. Впервые в жизни он полностью оторван от общества — можно сказать, от всего человечества.

Его товарищи, со своей паникой и горечью, становятся его соратниками, и все остальное не дает возможности соотнести себя с тем, кем он был на воле. Исключение составляют редкие периоды, когда он это может, благодаря свиданиям, благодаря каким-то событиям, вроде заседаний комиссии по условно-досрочному освобождению. Есть только настоящее, только этот момент.

…Я не удивился и даже не испытал большого удовольствия, когда обнаружил, что мои наблюдения о том, что человек сливается с той ролью, которую играет, подтвердились; охранники становятся символами власти, и им нельзя перечить; нет никаких правил и никаких прав, которые они обязаны предоставить заключенным. Это происходит и с тюремными охранниками, и со студентами колледжа, играющими роль тюремных охранников. С другой стороны, заключенный, который лишь обдумывает в одиночку свое положение, — насколько он строптив, насколько эффективно ему удается скрывать свой опыт, — каждый день оказывается лицом к лицу с собственной беспомощностью. Ему приходится связывать свои ненависть и строптивость с тем фактом, что, каким бы героем или храбрецом он ни считал себя в определенные моменты, ему все равно придется участвовать в перекличках и следовать тюремным правилам и нормам» [111].

Думаю, уместно закончить эти размышления не менее проницательным отрывком из писем политического заключенного Джорджа Джексона, написанных немного раньше, чем отчет Карло. Если вы помните, его адвокат хотел, чтобы я был свидетелем-экспертом в ходе предстоящего судебного процесса против «братьев Соледад»; но Джексон был убит еще до суда, на следующий день после окончания нашего исследования.