Филип Зимбардо - Эффект Люцифера

В тюремной атмосфере Арнетт использовал на практике результаты некоторых социологических исследований:

«Я читал, что скуку и другие аспекты тюремной жизни можно использовать для того, чтобы дезориентировать людей, лишить их ощущения собственной личности. С этой же целью заключенных загружают монотонной работой, наказывают всех из-за плохого поведения одного, требуют идеального выполнения обычных действий во время перекличек. Я всегда был чувствителен к власти тех, кто управляет социальным окружением, и пытался устранить солидарность [заключенных], используя некоторые из этих методов. Но я старался не злоупотреблять ими, потому что не хотел быть жестоким» [122].

Оспаривая возможность условно-досрочного освобождения заключенного № 5704, Арнетт писал комиссии: «Вряд ли можно перечислить все нарушения № 5704. Он систематически и демонстративно не подчиняется, у него бывают вспышки насилия и колебания настроения, он постоянно подстрекает других заключенных к неповиновению и отказу от сотрудничества. Он ведет себя ужасно, даже когда знает, что за его поведение будут наказаны другие заключенные. Дисциплинарный совет должен отнестись к нему со всей серьезностью».

Заключенный № 5704 был не единственным нарушителем спокойствия. Безумие этого места, к которому мы уже привыкли за несколько дней, прошедших с воскресенья, коснулось и заключенного № 416, хотя он стал заключенным только вчера, заняв место Дуга-8612, которого мы освободили первым. Сначала № 416 не мог поверить своим глазам и захотел немедленно выйти из эксперимента. Но сокамерники сказали ему, что по своей воле уйти невозможно. Они передали ему ложный слух, пущенный заключенным № 8612, о том, что «они» не разрешат никому уйти раньше времени. Как поется в известной песне «Отель „Калифорния“»: «Номер можно освободить, но невозможно уйти».

Вместо того чтобы проверить это ложное утверждение, заключенный № 416 решил использовать пассивный метод побега. «У меня был план, — сказал он позже. — Я решил использовать „лазейку“ в своем контракте, составленном в спешке. Но как я мог влиять на систему, кроме подачи официальных просьб? Я мог взбунтоваться, как Пол-5704. Но я решил использовать легальные действия, чтобы выйти на свободу, и мои чувства не имели большого значения, хотя я и следовал им для достижения своей цели. Я решил исчерпать ресурсы этой мнимой тюрьмы: мое поведение должно стать невыносимым, я должен отказываться от любого вознаграждения и принимать все наказания». (Вряд ли № 416 тогда знал, что следовал стратегии, которую использовали профсоюзы в борьбе против руководства компаний. «Играя по правилам», или, по официальному названию, «работая по инструкции», они тем самым выявляли внутренние недостатки системы и тем самым затрудняли ее работу [123].)

№ 416 решил действовать быстро, ведь, отказываясь от еды, которую предлагали охранники, он сразу же мог устранить один из источников их власти. Я наблюдал за этим тощим парнем: неразвитая мускулатура, 60 кг веса при 172 см роста. Мне казалось, что он и так похож на голодающего.

В некотором смысле первый день в Стэнфордской тюрьме повлиял на Клея-416 сильнее, чем на других заключенных. Он говорит об этом в своем отзыве, написанном в странно обезличенном стиле:

«Я начал чувствовать, что теряю идентичность. Терять того, кого я называю „Клеем“, того, кто привел меня в это место, тот, кто добровольно оказался в этой тюрьме — а для меня это была тюрьма и до сих пор остается тюрьмой, я не считаю это экспериментом или моделированием, это тюрьма, которой управляло не государство, а психологи. Я стал чувствовать, что моя идентичность, тот, кем я был, тот, кто решил отправиться в тюрьму, — был где-то далеко, он отдалялся, пока, наконец, я перестал им быть. Я был „номером 416“. Я действительно стал своим номером, и заключенному № 416 нужно было решить, что делать. Именно тогда я решил объявить голодовку. Я выбрал голодовку, потому что еда была единственным вознаграждением, которое давали нам охранники. Они всегда угрожали, что они не дадут нам поесть, но не могли лишить нас еды. И я прекратил есть. У меня появилась какая-то власть, потому что я обнаружил, что они ничего не могут с этим сделать. Если бы им не удалось заставить меня поесть, они в конце концов сели бы в лужу. Поэтому голодовкой я как будто бы унижал их» [124].

Для начала он отказался притронуться к обеду. Арнетт сообщает, что слышал, как № 416 сказал сокамерникам, что намерен голодать до тех пор, пока не получит юридической консультации, которой он потребовал. Он сказал, что «примерно через 12 часов я, наверное, упаду в обморок, и что они тогда будут делать? Им придется уступить». Арнетт считает его исключительно «наглым и дерзким» заключенным. Он не видит в его голодовке ничего благородного.

Это был еще один заключенный, создавший смелый план неповиновения, бросающий прямой вызов власти охранников. Этот акт мог превратить заключенного № 416 в героя непротивления насилием, и вокруг него могли бы сплотиться другие заключенные. Он мог вывести их из ступора слепого подчинения — как Махатма Ганди. И, напротив, там, где все ресурсы власти принадлежат системе, очевидно, что насилие, к которому прибегает № 5407, ничего не дает. Я надеялся, что № 416 придумает другой план и вовлечет сокамерников и других заключенных в общую акцию неповиновения, используя массовую голодовку как протест против жестокого обращения. Но при этом я видел, что он сосредоточен на самом себе и едва ли осознает, что в протесты можно и нужно вовлечь товарищей.

Оказалось, что проблемы, созданные № 5407 и № 416, привели к цепной реакции конфронтации. Мать заключенного № 1037 была права. Она увидела, что ее сын, Рич, плохо выглядит; теперь это вижу и я. После свидания с родителями он становился все более и более подавленным; вероятно, он жалел, что они собирались забрать его домой. Вместо того чтобы согласиться с матерью и признать свое состояние, Рич, вероятно, решил, что на кону стоит его мужественность. Он хотел доказать, что сможет справиться с ситуацией «как мужчина». Но не смог. Как и его сокамерники № 8612 и № 819 из некогда мятежной второй камеры, Рич-1037 начинает проявлять симптомы стресса, настолько сильного, что мне приходится отвести его в тихую комнату за пределами тюремного двора и сказать, что будет лучше, если мы немедленно предоставим ему условно-досрочное освобождение. Он удивился и обрадовался этой хорошей новости. Я помогаю ему переодеться, но он все еще сомневается. Я говорю ему, что он получит все деньги, заработанные за время эксперимента, и скоро мы свяжемся с ним и со всеми другими студентами, чтобы обобщить результаты исследования, провести заключительный опрос и заплатить за участие в эксперименте.