Эвелин Андерхилл - Мистицизм

Таким образом, наша кривая есть калька другой, отражающей насыщенность и богатство интеллектуальной жизни человечества. Фиксируемые точки разметки — имена великих мистиков, обладателей духовного дара, первопроходцев необозримой внутренней вселенной — царства души. Эти звездные имена значимы не только сами по себе: они являются как бы отдельными звеньями в цепи духовного развития человечества, причем их появление есть как бы прямое следствие самого прогресса цивилизации. Ведь каждый мистик получал нечто от своих предшественников и передавал свой собственный опыт духовным наследникам. Следовательно, по мере эволюции человечества этот накопленный в прошлом капитал с каждой эпохой становится все более весомым.

Каждый самобытный мистик во многом обязан наследию своих духовных предков. Вряд ли кто будет оспаривать, что именно этот фактор формирует его мировоззрение — у своих предков он заимствует язык, на котором рассказывает миру о своих странствиях. Кроме того. обычно именно с помощью письменных свидетельств, оставленных его предтечами, мистик проясняет для себя значение туманных откровений, явленных в процессе постижения его собственной душе. Затем, внеся своим опытом вклад в общий «капитал», мистик вручает обогащенную традицию последующим духовным подвижникам рода человеческого. Таким образом, все великие мистики связаны единой нитью, и их судьбы следует рассматривать не как отдельные жизнеописания, а как фрагменты единой истории.

Мы уже говорили, что эта нить образует кривую, следующую за колебаниями интеллектуальной жизни человечества. В наивысших точках кривой имена мистиков расположены очень плотно, но по мере того, как кривая опускается ниже, имен становится все меньше, и так до тех пор, пока в самых нижних точках они не исчезают совсем. На протяжении девятнадцати столетий христианской эры, помимо множества мелких колебаний, явственно выделяется три волны мистической активности. Они завершают периоды античности, средневековья и Возрождения, достигая своего апогея соответственно в III, XIV и XVII веках. Однако в дальнейшем кривая развития мистицизма расходится с кривой исторического развития — ее наивысшая точка приходится на XIV век и уже никогда более не приближается к достигнутому тогда уровню. Это объясняется тем, что период средневековья был более благоприятен для развития мистического дара, чем какая бы то ни было из последующих эпох. XIV век — такой же классический период в духовной истории человечества, как XIII век — в истории готики или XV век — в истории итальянского искусства.

Имена на нашей кривой, — особенно в первые десять столетий христианской эры, — часто разделены значительными промежутками времени. Это, конечно же, не означает, что соответствующие столетия были «бедны» на мистиков, ведь до нас дошло очень мало документов того времени. Мы, например, не можем знать, в какой мере мистицизм был развит в греческих и египетских таинствах; сколько безвестных великих созерцателей было среди александрийских неоплатоников, в дохристианских общинах, описанных Филоном (евреем-мистиком из Александрии, 20 г. до н. э. — 40 г. н. э.), или в бесчисленных сектах гностиков, которые в раннехристианском мире пришли на смену орфическим и дионисийским таинствам — культам Греции и Италии. Все они, по-видимому, были источниками мистического вдохновения, ибо мы знаем, что именно из этих центров духовной жизни произошли многие доктрины, получившие популярность среди позднейших мистиков; что представления о Чистом Бытии и Едином восходят к неоплатоникам; что "новое рождение" и "духовный брак" берут свое начало в упоминавшихся таинствах; что, наконец, Филон предвосхитил теологию Четвертого Евангелия.

В самом начале христианской эры мы наблюдаем три великих источника, из которых, в принципе, могли развиться традиции мистицизма, — это доктрины или умозрительные системы Греции, Востока и Христианства, т. е. ранней апостольской традиции. На деле все три источника внесли свою лепту, однако там, где христианство вдохнуло новые силы в трансцендентализм, греческий и восточный тип мышления породили основные формы, в которых он смог выразиться. По самой своей сути христианство глубоко мистично. Если оставить за пределами нашей дискуссии личность самого Основателя этой религии, то уже св. Павели автор Четвертого Евангелия, — одни из самых ранних миссионеров христианства, — являют собой очевидные примеры мистиков самого высокого ранга. Большая часть духовной истории раннего христианства все еще остается неизвестной, однако в доступных свидетельствах мы находим многочисленные, хотя и рассеянные указания на то, что мистическая жизнь была совершенно естественной для Церкви и врожденному мистику не было нужды искать вдохновения за пределами своего вероучения. Не только послания св. Павла и сочинения Иоанна Богослова, но также и дошедшие до нас ранние литургические фрагменты и такие примеры примитивной религиозной поэзии, как "Соломоновы Оды" и "Гимн Иисусу", показывают, как близко по духу мистическое выражение подходит к образу мысли Церкви и как легко эта Церковь могла бы поглотить и преобразовать мистические элементы философии ессеев, орфических таинств и неоплатонизма.

К концу II века подобная тенденция получает блистательное письменное выражение в трудах Климента Александрийского(ок. 160–220), впервые использовавшего терминологию языческих таинств для выражения христианской теории духовной жизни, а также его великого ученика Оригена(ок. 183–253). Тем не менее после св. Павла первый человек, о котором сегодня можно с определенностью говорить как о мистике-практике самого высокого ранга и в чьих сочинениях мы обнаруживаем центральную доктрину мистицизма о единении с Богом, был язычником. Речь идет о Плотине, великом философе-неоплатонике из Александрии (205 — ок. 270). Его мистицизм ничем не обязан христианской религии, которая никогда не упоминается в его сочинениях. С интеллектуальной точки зрения он основывается на платонизме, а кроме того, в нем ощущается влияние таинств и, вероятно, некоторых восточных культов и философских систем, процветавших в Александрии в III веке. И тем не менее истый метафизик Плотин был в большой степени наделен трансцендентным даром и находился под влиянием пламенной страсти к Абсолюту. Сочинения Плотина интересны для нас, поскольку его интеллектуальные построения способствовали созданию средств для выражения мистического опыта. Последователь великого философа Порфирий оставил в своих записках свидетельство о том, что четыре раза видел своего учителя в экстазе единения с «Единым».