Филипп Соллерс - Брак как произведение искусства

Ю.К.: Затрагивает ли любовь социальное поле? Возможно ли развитие, распространение любовной логики в публичной сфере? Отвечая на эти вопросы, хочу вновь и прежде всего остановиться на деструктивности, которую любовь ни поглощает, ни устраняет, в лучшем случае ей удается ее скорректировать, сдержать, самое большее — сублимировать. Ненависть не исчезает ни в любви, ни в говорящих существах, каковыми мы являемся: у всех живых существ бывают агрессивные импульсы, а люди обоих полов наполнены аффектами, то есть импульсами, сопровождаемыми психическим представлением, в их числе ненависть, которая древнее любви. Между прочим, это установил психоанализ: является ли это одной из причин, по которым религиозные моралисты и даже гуманисты относятся к нему с недоверием? Кроме того, в отличие от объекта любви, объект ненависти никогда не разочаровывает. Разумеется, любовный идеализм навязывает миф о «чистой любви» (я имею в виду квиетистов вроде мадам Гюйон). Но как только в любовной связи признается иностранность партнера и разыгрывается партия на четверых (принимается психическая бисексуальность обоих действующих лиц) — агрессивность, ненависть снова заявляют о себе.

Б.Б.: «Любовь к другому» не избавляет нас от того, чтобы жить как чужие, несхожие между собой люди, а наоборот?

Ю.К.: Чужая, непохожая на других? Я сразу поняла, что мое поведение в любви должно быть сродни военной тактике. Намного позже я узнала, что «моя» святая Тереза Авильская думала так же. «Я с тобой не согласна»: идет ли речь о Китае, о котором Филипп упоминал, воспользовавшись своей необъятной культурной памятью, способной решать проблемы финансового мира и конфуцианского чиновничества; или о гуманизме, который он язвительно называет неопределенным учением, иронизируя над моей немыслимой затеей восстановить его посредством переоценки религиозного наследия… Можете себе представить, какие вспышки гнева случаются у нас обоих в такого рода драках с виду абстрактных… Что не отменяет существующих между нами разногласий, касающихся наших знакомств, выборов, медийных личностей и тому подобного. Однако четко обозначенные позиции в конце концов гармонизируются, при этом никогда не уничтожая друг друга.

Потому, что долгосрочная любовь, о которой я веду речь, в сущности является продолжением войны полов с использованием других средств — взаимности, зависимости, привязанности, желания… И прощение находит в ней свое место, которое не есть стирание враждебности-агрессивности-ненависти, но их «интерпретация», если можно употребить этот «психоаналитический» термин, которые в повседневной жизни принимают форму кларификации — повторение предпосылок, осмысление границ, такт, смех и… тишина!

Я говорю о любви, которая включает в себя переход через невозможное — ни отрицание, ни принятие. Слово «тишина», по-моему, вполне применимо к области любовной алхимии. Погодите, сейчас я прочитаю вам на эту тему небольшой отрывок романа «Волшебные часы» («L’Horloge enchantee»), который я недавно закончила:

«Вы когда-нибудь ощущали абсолютную тишину, которая опускается на Землю перед закатом? Ее способно уловить без помех лишь ухо, внимательное к глубинному излучению, испускаемому людьми. Когда два человека слышат это излучение внутри себя, друг в друге и в окружающем мире, образуется то, что называют парой, в непостижимом значении этого слова. Никому другому туда нет входа. В этот момент мы стали подобием пары — он и я».

Вот так. Спасибо. А если эта тишина кажется невыносимой, если ее нельзя услышать — поскольку ее нужно не выносить, но слышать, сопровождать и даже видеть…

Б.Б.: Не бояться ее…

Ю.К.: Именно — не бояться ее. Если эта гармония тишины отсутствует, ничего не происходит. Так что соединение одной тишины с другой — вот в чем заключается секрет композиции.

Ф.С.: Это и есть музыка!

Ю.К.: После этого в психическом пространстве, созданном таким образом между двумя людьми, могут занять место движения, действия, которые, будучи интимными, все же имеют социальный смысл — это к слову о фрагментированном обществе, о котором вы упоминали, дорогая Бернадетт. Ответственность, единомыслие, забота, дружба… становятся более ясными и осознанными: между нами или в отношениях с близкими, коллегами, друзьями, в гражданской активности. Не забываю я и о родительстве, которому отводится центральное место: воспитание нашего сына Давида, его первые навыки в жизни, его образование, его влюбленности, его зрелость… Глубинное испытание любовью распространяется на все эти многочисленные аспекты «совместной жизни», как сегодня выражаются. А вы знаете, к чему приводит эта распространяющаяся глубина любви? К творчеству, к работе, к действиям… Творчество, работа, действия… Вот и все. Это ясно.

В конечном счете вы вывели меня из глубин к поверхности, я заметила, что говорю вам о любви, отличающейся от любовной игры, которая обретается рядом с любовной химерой, скажем так, в интеллекте или полноте любви — там, куда то, что мы именуем «любовью», не всегда имеет доступ. Как же тогда это назвать? Мне приходит на ум замечание «моей» Терезы: «Невозможно освободиться от демонов, не освободившись от Бога, то есть от любви». Что ж, возможно, преступления и методы современной эпохи побуждают нас к тому, чтобы мы боролись с демонами, подвергали переоценке божественное и, не освобождаясь от любви, освобождали любовь, до бесконечности. К тому, чтобы стать местом, в котором это бесконечное освобождение обретает форму и смысл.

Вопрос от слушательницы: Как вы объясните тот факт, что многие люди на земле живут одной лишь ненавистью? Гитлер, Ле Пен, что из себя представляют люди, которыми движет нетерпимость и ненависть к другим?

Ф.С.: О, да, ненависть… Знайте, чем больше мы говорим о любви, по большому счету, — глупости, в кинематографическом, сенсационном, глянцевом, коммерческом ключе, тем больше способствуем разрастанию ненависти. Тем в большей степени любовь является ложной — и, действительно, она крайне редко бывает подлинной, — тем больше усиливается ненависть, которая, по словам Фрейда, древнее любви. У Лакана есть прекрасная формулировка: «любоненависть» — это форма любви, но любви смертельно опасной, безумной. Не в том смысле, который в это слово вкладывали сюрреалисты: «Безумная любовь» — замечательная книга Бретона; Бретон — это свобода, любовь, поэзия. С моей точки зрения, я уже должен был об этом сказать, любовь — это свобода, это противоположность рабству. Мадам, ненависть, ну да, и снова она, без конца, без конца, она опять здесь. Но меня удивляет, что ей уделяется столько внимания. На мой взгляд, странно, что все, например, постоянно говорят о «Национальном фронте», в том числе нелицеприятные вещи. Будь это в моей власти, упаси, Господи, я бы прекратил все это — давайте поговорим о чем-нибудь другом! Вам больше не о чем говорить? Однако мне кажется, что есть эпохи, в которые все спешат, разумеется, недостойным, лукавым образом, изобличить ненависть, расизм, антисемитизм и тому подобное. Поразительно, у меня создается впечатление, что все хотят одного и того же. Конечно, о, «только не это!», но по мере того, как мы беспрестанно твердим «только не это!» по всем телеканалам, во мне все более крепнет странное чувство — по крайней мере, то чувство, которое я испытываю, отвечая на ваш вопрос.