Филипп Соллерс - Брак как произведение искусства

Ф.С.: А еще твой муж!..

Ю.К.: Наконец-то мир перевернул эту мрачную страницу своей истории: о ней упоминают с грустью, лишь досадуя по поводу Кубы и особенно Китая, хотя она продолжает отравлять, в той или иной степени, разные «потоки» левых партий, в частности французских, делая акцент на «достижения» и не воспринимая реформы… Однако развиваются и другие явления, направленные на автоматизацию человечества. Гиперподключенность, виртуальность, оцифровывание памяти человечества, генетика, экологически чистые продукты и нанотехнологии, робототехника и так далее: ни одно поколение до нас не пережило столь стремительных и глубоких изменений — с помощью новых технологий модифицируются репродуктивные процессы, восстанавливаются органы, увеличивается продолжительность жизни; все меняется: состав семей, отношения между полами, само понятие половой идентичности, отношение к письму, к книге, к слову… У этих возможностей и скоростей есть и своя изнанка. «Элементы языка», электронные письма, СМС-сообщения, блоги и твиты создают видимость нового счастья — счастья одиночества, гиперподключенного к так называемому виртуальному сообществу. У Сети нет ни внутренней, ни наружной стороны, ее можно использовать в каких угодно целях: консьюмеризм, порнография, всевозможная агитация, «социальные» сети, общественное возмущение, радикализация и даже обезглавливание людей — все пускается в ход, чтобы вас приманить и вами манипулировать… Понимаете? Вам кажется, что вы существуете, но вы уже не существуете, «вас» больше нет, все колеблется, интернетизируется, распадается…

Тем не менее я не разделяю меланхолию тех, кто заявляет о скором конце мира, который с такой охотой покорился технике, Интернету, фанатизму. Наоборот. Мне ближе точка зрения Колетт: «Мне всегда по силам возродиться». Расчет на возможность начать все заново укореняется в европейском континенте, к которому я ощущаю свою принадлежность с момента переезда из Софии в Париж, и еще в большей степени — с тех пор, как объехала весь мир от Нью-Йорка до Пекина, от Буэнос-Айреса до Бергена, постоянно возвращаясь… в Париж!

Возрождение — лучший способ идти наперекор массовому обезличиванию и автоматизации тел и умов. Возможность возрождения существует в иудаизме и, в иной форме, в греческой традиции; христианство преобразило ее, гуманизм эпохи Ренессанса, а затем эпохи Просвещения, сделал ее доступной для всех и каждого, а Фрейд смог приспособить ее к травмам и страданию анализантов. Она параллельна убежденности в том, что именно заботы и печали заставляют нас мыслить.

Живя в Болгарии, я отчетливо видела эти негативные аспекты, но не считала себя способной самостоятельно отправиться в спасительный путь. Именно жизненная сила Филиппа, соединенная с его хорошо различимыми ссадинами, установила эротическое и интеллектуальное согласие в неминуемой алхимии, для которой есть лишь одно слово — «любовь», хотя, несомненно, в каждое мгновение речь идет о неповторимых опытах, уникальных для каждого из нас.

С самого начала нашего знакомства я была поражена его современностью: в живости его ума, в фигуре футболиста, в вызывающем смехе, который частенько шокирует общество спектакля, усматривающее в нем лишь сомнительную причуду, беспричинное легкомыслие или еще незнамо какую реакционную патологию. Вскоре я почувствовала, до какой степени этот жизнерадостный комплект, этот «портрет игрока» составляют всю его личность и его выдающееся, внежанровое, безудержное творчество. Однако я не устояла «против течения» потому, что наряду с этим я ощутила — Филипп и сам ссылается на эти источники, — насколько он «созвучен» с динамикой мореплавателя Улисса, с юмором раввинов, вновь ткущих радость Торы, с глубиной христианского преображения.

Приехав в Париж с пятью долларами в кармане и множеством насколько смелых, настолько же и расплывчатых идей, мне посчастливилось встретить того, кто не покидал меня, кто выделялся на довольно блеклом фоне тогдашней Франции с ее мелкими и крупными буржуа, которые тряслись от страха из-за потери Алжира, не решались смотреть открыто на меняющийся мир, перед которыми де Голль выступил с речью, вызвавшей аплодисменты и возгласы неодобрения. Какая страна! Я не могла не остаться. С ним.

Чтобы вкратце изложить ситуацию, расскажу небольшую историю. Мы стояли перед рестораном «Куполь», дождь лил как из ведра, я смотрела на падающие капли и, должно быть, у меня был озабоченный вид: проблемы с визой, со стипендией, еще с чем-то. Внезапно ты сказал: «Не обращай внимания на лужицы. Прыгай!» Я поняла, что я не одна и что я могу это сделать — прыгнуть. Точнее — путешествовать себя. Это выражение спустя годы придумает героиня одного из моих романов. Иными словами, я склонна докапываться до дна влечения к смерти, но ты дал мне мужество опереться на твою трагическую живость — ты знаешь, что мне известно, насколько она трагична, — чтобы перепрыгнуть через лужи и даже через более серьезные препятствия.

Ф.С.: Замечу, что «против течения» не означает следовать тому, что сейчас модно и, кстати, пригодно к повторному использованию и беспрерывно повторно используется, а именно — все эти прозопопеи касательно упаднических настроений, того, что все плохо, и так далее. Почему наша критика не имеет к этому никакого отношения? Потому что она полна позитивных контрпредложений. Критика, которая усматривает во всем неантизацию, апокалипсис и тому подобное, в сущности является частью системы. СМИ сполна освещают все это, только усиливая нечто похожее на более-менее общепринятый регресс. Не хочу углубляться в политику — в этом нет никакого смысла, все и так в курсе происходящего, — но это лишь начало, скоро вы поймете, куда мы движемся! Во всем, что мы делаем, контрпредложение играет важнейшую роль. Оно содержится во всех наших книгах, будь то роман «Женщины» («Les Femmes») или, например, эссе вроде «Женский гений» («Le Genie feminin»). В этом суть вопроса, отсюда возникает некоторая двусмысленность, некоторый флер, потому что разговор идет о средствах массовой информации: да, в отличие от пуритан, я считаю, что нужно уметь ими пользоваться, и самое большое удовольствие для меня — встретить того, с кем у меня возникают значительные вибрации слушания, например, Колетт Феллу: она приходит со своим диктофоном «Награ» и мы записываем короткие сорокаминутные передачи, которые можно архивировать. Вот так: архивы, контрархивы… Мы делаем телевидение! Мы делаем контртелевидение. Мы делаем радио! И контррадио тоже. Здесь, этим вечером мы проводим мероприятие, которое в то же время является контрмероприятием, потому что мы говорим нечто для нас непривычное либо нечто, воспринимающееся искаженно.