Филипп Соллерс - Брак как произведение искусства

К.Ф.: Также чувствуется, что вы являетесь стимулом друг для друга. На ум приходит рассказанное вами воспоминание: как вы сказали однажды Юлии, стоявшей перед лужей: «Прыгай!»…

Ф.С.: По поводу «Прыгай!» — вот и совместные воспоминания. Она вспоминает: шел проливной дождь, у нее было плохое настроение, и я ей сказал: «Прыгай!» Я помню много всего другого, действительно, это одна из первых фраз, которую я тебе сказал, спускаясь к «Куполь» или, возможно, неподалеку оттуда, мы ходили в «Роузбад» на улице Деламбр — ах, сколько вечеров… Ладно, не будем об этом. Я хорошо помню, что сказал тебе еще кое-что. Очень твердо я сказал тебе: «Мы снимем древнее проклятие!» Помнишь?

Ю.К.: Не просто помню — я только что получила его на мой смартфон в виде странного вопроса. Моя подруга Бернадетт Брику, вице-президент по культуре Университета Париж VII, запланировала на завтра мероприятие: «Юлия Кристева даст консультацию по теме: „Расскажите мне о любви"». Теперь переформулируем тему: «Существует ли современная любовь?» Но это одно и то же. А вот вопрос, присланный человеком, который будет завтра присутствовать на импровизированной «консультации»: «Как вам удалось снять древнее проклятие, довлевшее над мужчиной и женщиной?» Странное совпадение, правда? Не знаю, смогли ли мы снять это проклятие, но во всяком случае попробовали…

К.Ф.: Мне нравится ваша история про лужи, потому что у меня тоже произошла история с участием Филиппа: как-то раз, когда я, вероятно, пребывала в тоскливом настроении, находясь в вашем кабинете, я сказала: «С меня хватит», а вы ответили: «Что ж, посмотрим…» И тогда вы спросили меня: «Вы умеете плавать?» Я ответила: «Да». Вы мне сказали: - «Ну тогда все в порядке!» То есть вновь присутствует эта идея воды, течения, желания бороться, бунтовать, быть свободным, в потоке, который нужно всякий раз анализировать, комментировать. У меня как раз возник вопрос: у вас есть свои ритуалы для разговоров, обсуждаете ли вы вместе новости по вечерам?

Ф.С.: Колетт, мы продолжаем здесь публично разговор, который длится, не прекращаясь, сорок лет. Мы не говорим: утром — то-то, днем — то-то, вечером… Это разговор. Мне очень нравится одно выражение XIX века: «Как говорят англичане: адюльтер — это криминальный разговор». Ну а я веду криминальные разговоры с женой. (Gwx).

Ю.К.: Ах! Когда супруга является любовницей… В любом случае, мы не будем вам всего рассказывать сегодня. Ограничимся областью философии и против течения…

К.Ф.: Еще есть «Внутренний опыт» («L’Experience interieure») Жоржа Батая — текст, о котором нельзя не упомянуть и который, вероятно, является частью ваших отношений, вашей встречи, случившейся в первые годы существования журнала «Тель Кель». Как бы каждый из вас описал сегодня собственный внутренний опыт?

Ф.С.: Мне было семнадцать или восемнадцать лет, я жил в Бордо. Я посещал старую библиотеку, где книги лежали на полу. Наклонившись, я обнаружил книгу, которая называлась «Внутренний опыт». Заголовок меня заинтересовал. Мне был мне совершенно незнаком ее автор — Жорж Батай. Эта книга была написана им во Вторую мировую войну — в момент апофеоза исторического безумия какой-то чудак пишет книгу под названием «Внутренний опыт», кстати, очень злободневную, наводящую ужас. Он переживает реальный опыт, отвергая слово «мистика»: именно это интересно. Замечу вскользь, что Жорж Батай, о котором я сразу же рассказал Юлии, — думаю, в то время она еще его не знала, хотя она слышала о Бланшо и других, — Батай в 1955 году публикует две, на мой взгляд, потрясающие книги: одна из них — об обнаруженном в 1940 году гроте Ласко, произведшая на меня особо сильное впечатление; другая — о Мане, своего рода возрождение, которое вы можете увидеть прямо сегодня в музее Орсе, поскольку выставок Мане не было с 1983 года. Жорж Батай, «Внутренний опыт», Ласко, Мане — серьезное начало… Разумеется, у Батая был некто, чьи идеи он продвигал постоянно, почти идолопоклоннически — я, кстати, в этом плане недалеко от него ушел — это, конечно, Ницше. А ведь он действовал вразрез с эпохой, потому что Ницше зачастую считали фашистом, Ницше — это нацисты, Батай — вызывает сомнения, будоражит: его эротические произведения, «Мадам Эдварда» («Madame Edwarda») и другие, пугали. Это непристойно: был не только Ницше, но и де Сад. Тогда мы начали делать «Тель Кель», пришел Жорж Батай — я мысленно вижу его в офисе нашего ежеквартального журнала, который сеял ужас в издательских и идеологических кругах того времени. Почему он приходил туда? Почему он приходил посидеть в этом офисе? Он садился, ничего особого не говорил, за исключением одной фразы, которую я хорошо запомнил: «Ах… в лицее меня называли „скотиной"»… Какой замечательный поэт! Его голубые глаза и все такое. Ты не станешь отрицать, что к моменту нашего знакомства — на дворе 1966 год — я уже написал книгу «Драма» («Drame») [7] Seuil,1965, Gallimard, "L'imaginaire" 1990 , о которой писал Барт, мы вернемся к этому позже, если хочешь. Я заставлял тебя прочитать некоторые книги, скажем так, более обстоятельно, чем ты делала до того. Тебе было двадцать пять лет. Уже тогда ты была необыкновенно яркой, даже потрясающей личностью. Да, потрясающей: мы на ней женимся! (Смех?)

Ю.К.: Самое главное — я находилась под большим впечатлением…

Ф.С.: Нужно сказать, до прыжка и лужи, что все-таки Юлия приехала с коммунистическим паспортом, вскоре она достаточно серьезно заболела гепатитом, и пока ей искали место в больнице — помню, это была больница Кошен — я был рядом с тобой в отделении неотложной помощи, ожидание было бесконечным. С другой стороны, фашистские газеты, «Минют» и другие, представляли ее как прибывшего во Францию агента КГБ, представляете, вроде Эльзы Триоле и прочих. Ничего подобного не было: Эльза Триоле и Арагон — до чего же старая история! Кстати, в день нашей свадьбы произошел забавный случай: у нас было двое свидетелей, все вместе мы отправились пообедать в «Бушери» и, о чудо, — сейчас мы перейдем к Лотреамону: «В новой науке каждая вещь появляется в своей черед. В этом ее совершенство» — за соседним столиком сидели и тихо беседовали Луи Арагон и Эльза Триоле. Пришлось взять на себя на несколько месяцев пропаганду Коммунистической партии, все-таки я был новым Арагоном, а Юлия Кристева — новой Эльзой Триоле. Ложь: мы ими были не больше, чем Симоной де Бовуар и Жан-Полем Сартром. Ложь: все это было не более, чем бредни крайне правых. Ложь: это она, это я, а остальное — которое, разумеется, мы принимаем в расчет, — тут ни при чем.

К.Ф.: Юлия, а каков ваш «внутренний опыт»?

Ю.К.: В ту пору я не задавалась вопросами, «я себя путешествовала»… Сейчас я и сама не знаю, как мне — незнакомке, приехавшей из малоизвестной, варварской страны, — удалось пройти через все эти перипетии…