Ричард Тейлор - Разум убийцы. Как работает мозг тех, кто совершает преступления

Холлоуэй, самая большая женская тюрьма предварительного заключения в Западной Европе, рассчитана на 591 заключенную, и через нее проходят несколько тысяч преступниц в год. По итогам проверки ее работы был составлен ужасающий отчет, за которым последовал весьма критический обзор, поэтому к нам, судебным психиатрам, обратились с просьбой проводить регулярные психиатрические осмотры, чтобы поддержать их перегруженный медицинский центр. Я в то время как раз собирался начать проводить регулярные консультации в Пентонвилле, близлежащей мужской тюрьме. Я прошел там инструктаж по безопасности, и мне выдали ключи, поэтому пришлось просить разрешения присоединиться к новой команде Холлоуэй, что для всех стало административной головной болью.

Более того, работа с женщинами-заключенными пользуется меньшей популярностью и считается более сложной, чем взаимодействие с преступниками мужского пола. Как говорит криминолог Лорейн Гельсторп, большинство преступлений совершают мужчины, а не женщины [36]. Это частично объясняет тот факт, что женщины, оказавшиеся в заключении, часто психически травмированы после абьюзивных [51]отношений, привыкли скрывать свои переживания и склонны к аутоагрессии. Оглядываясь назад, я понимаю, что мое решение хотя бы частично было обосновано инфантицидом в нашей семье. Любопытство было так сильно, что в 2001 году я взялся за настолько непопулярную работу.

Главное назначение тюрьмы – это лишение свободы, однако тюремные врачи в недавнем прошлом поняли, что на них возложена задача сделать любой контакт с медиком настолько некачественным и неприятным, чтобы он воспринимался как часть наказания.

Разумеется, мы прибыли в Холлоуэй с гораздо более прогрессивными идеями. Нас учили, что оказать помощь пациенту, который хочет выбежать из кабинета, хлопнув дверью, невозможно. Поэтому было очень важно установить контакт с заключенными и решать самые важные проблемы, связанные со сном, питанием, семейными отношениями и суицидальными мыслями. Сложными областями, такими как насилие и травмирующий детский опыт, можно было заняться позже.

Держа это в уме, я направился в комнату для допросов в С1, больничном отделении на цокольном этаже тюрьмы, где надзиратели попросили меня встретиться с Шарлоттой.

В комнате для допросов стояли два старых стальных стула и облезлый стол с покрытой пластиком столешницей. На белых стенах были граффити. Единственной вентиляцией служила тонкая щель в маленьком окошке из небьющегося, но поцарапанного стекла. Снаружи был углубленный двор, из которого невозможно было выбраться, и, кроме того, по периметру стоял высокий забор с защитой.

Шарлотта была высокой и стройной женщиной с длинными волосами. На ее осветленных прядях, слегка отросших, все еще была заметна кровь Ленни. Прошло всего два дня с момента убийства. У нее были грязные сломанные ногти, синяки на правом предплечье и разбитая губа, которая уже заживала, но еще была распухшей. Женщина молча уставилась в пол.

Ее арестовали после полуночи 29-го числа, и весь следующий день она провела в изоляторе временного содержания. Она сотрудничала с полицией во время допроса и предстала перед магистратским судом, где ее не согласились выпустить под залог. Ей пришлось остаться в изоляторе временного содержания.

Я представился, спросил, как она себя чувствует, и поинтересовался, можем ли мы ей чем-нибудь помочь прямо сейчас.

Она потерла глаза и сначала ничего не ответила, а затем поинтересовалась, как она может увидеться с детьми.

Я спросил о них, и она начала открываться. Семнадцатилетний Ли готовился к пересдаче школьных экзаменов. Пятнадцатилетней Шэрон было тяжело привыкнуть к новой школе. У 10-летнего Кевина все было хорошо, как и у трехлетнего Лиама, единственного из четверых детей, который не попал в приемную семью на время пребывания Шарлотты в реабилитационном центре.

Их всех сейчас поместили в детский дом, и женщина беспокоилась о них. Она боялась, что их разлучат и они не смогут поддерживать друг друга. Я заверил ее, что команда социальных работников незамедлительно займется этим вопросом.

Шарлотта сказала, что произошедшее казалось ей нереальным и что она не могла поверить, что Ленни мертв. Проблемы со сном, которые мучили ее четыре – шесть месяцев назад, отступили, и она взяла себя в руки. Однако с момента попадания в изолятор временного содержания пациентка чувствовала себя «ужасно… тяжело… онемело». Она сказала, что в тюрьме практически невозможно спать, и призналась, что чувствует себя измученной. Женщина даже обдумывала способы покончить с собой: передозировка, вскрытие вен, удушение. Только мысли о детях побуждали продолжать жить.

В 2002 году в тюрьмах Англии и Уэльса было совершено 95 самоубийств, при этом среди женщин-заключенных риск был выше в 20 раз. К 2011 году ежегодный уровень самоубийств в тюрьмах Великобритании снизился до 57 случаев, что отчасти было связано с улучшением медицинского обследования новых заключенных, разработанным судебными психиатрами Люком Бирмингемом и Доном Грубиным [37]. Сокращение числа суицидов также было связано с повышением качества психиатрической помощи в тюрьмах и инновационной работой профессора Элисон Либлинг, кембриджского криминолога, разработавшего критерии оценки тюремной среды для борьбы с травлей и искоренения неприемлемого поведения персонала [38]. Однако количество самоубийств среди заключенных снова взлетело в 2017 году и достигло 119 случаев. Это было связано с жестким сокращением тюремного персонала, увеличением длительности процедуры приема в учреждение, а также уменьшением числа программ реабилитации. Отдельное спасибо Крису Грэйлингу, который, несомненно, спокойно спит ночью и не думает о деньгах, потраченных на паромные контракты, опаздывающие поезда и плохие попытки пробной приватизации (первая приватизация государственных служб была настолько провальной, что потребовалась повторная полная национализация). Однако я надеюсь, что скорбящие родственники самоубийц станут для него поводом для сожаления.

Я не стал задавать Шарлотте дополнительные вопросы. Главная задача на том этапе состояла в том, чтобы помешать ей покончить с собой. Я направился в больничное отделение, где два специалиста по оказанию первой помощи, одетые в белые рубашки с черными эполетами, пили чай с двумя квалифицированными медсестрами в синей униформе. К нам присоединились социальный работник и медсестра, после чего мы сдвинули стулья и обсудили план действий. Как единственный мужчина в нашей команде из трех психиатров и десятка медсестер, психологов и социальных работников, я должен был помнить о гендерной политике. Мой предшественник, например, носил костюм в мелкую полоску и говорил покровительственным тоном, из-за чего производил не самое приятное впечатление.