Джулия Галеф - Мышление разведчика. Почему одни люди видят все как есть и принимают правильные решения, а другие — заблуждаются

Как по-вашему, эта реплика исправляет или усугубляет положение? Для меня ответ очевиден. Если кто-то констатирует неловкость положения, оно становится еще более неловким, а значит, ситуация ухудшается. Поэтому, когда один мой знакомый подчеркнул неловкость, сложившуюся у нас в разговоре, я не поверила своим ушам. «Зачем вообще так делать? — думала я. — Неужели он не понимает, что от этого становится только хуже?»

Я решила задать этот вопрос своим друзьям на Facebook. Я описала сценарий и спросила: «Когда кто-нибудь подчеркивает, что создалось неловкое положение, вы от этого чувствуете себя лучше или хуже?» (Я убрала всю информацию, по которой можно было бы опознать моего собеседника, и сформулировала вопрос максимально нейтральным образом, чтобы читатели не могли догадаться, что я сама думаю по этому поводу.)

Я была уверена, что большинство отвечающих окажутся единодушны со мной. Но я ошибалась. К моему удивлению, 32 человека заявили, что указание на неловкость ситуации отчасти сглаживает эту неловкость, и всего шестнадцать — что обостряет.

И все же моей первой реакцией на результаты опроса был порыв сбросить их со счетов. «Те, кто сказал, что так лучше, на самом деле не имели этого в виду, — думала я. — Они, вероятно, просто недостаточно четко представили себе происходящее».

Но это объяснение меня не полностью удовлетворило. Оно казалось натяжкой — примерно так же, как объяснение «Это кто-то бросил камень, и он еще не успел упасть» в случае с фотографией енотов. Разве могут столько людей сразу утверждать, что чувствуют себя определенным образом, если на самом деле это не так?

В конце концов я разговорилась с одним из 32 человек, которые ответили, что замечание собеседника сглаживает неловкость. Этого человека так же удивил мой ответ, как меня — его ответ. Я попыталась объяснить: «Понимаешь, когда кто-то указывает на сложившуюся неловкость, это вынуждает меня немедленно исправить ситуацию. Но ведь я и так уже стараюсь исправить ситуацию, а потому, подчеркивая неудовлетворенность ею, собеседник только усиливает мой стресс».

«Погоди, так ты считаешь, что обязана обеспечивать плавность беседы?» — недоверчиво спросил он.

«А ты что, не считаешь?» — так же недоверчиво спросила я.

И тут я поняла, что совершенно недооценивала, насколько по-разному люди воспринимают социальные ситуации. После этого случая я стала реагировать по-другому, когда чье-то поведение кажется мне грубым, неразумным или невнимательным по отношению к окружающим. Раньше ход моей мысли остановился бы здесь: я бы просто отметила, что этот человек меня раздражает. Но теперь я с большей готовностью признаю, что, возможно, мы просто по-разному воспринимаем сложившуюся социальную ситуацию, и мне становится интересна точка зрения моего собеседника.

Жить в Лондоне в 1850-х годах было жутковато. Каждые несколько лет по городу проходила холера, убивая сотни и тысячи жителей за раз. Здоровые в целом люди замечали небольшое расстройство желудка, а через несколько дней или даже часов их находили мертвыми.

Правительство поручило группе ученых обследовать городские больницы, установить, как там лечат холеру, и решить, какое лечение эффективнее. Результаты не слишком радовали. Смертность среди холерных больных в больницах составляла 46 % — ничем не лучше смертности среди больных, которых никто не лечил. Ни одно из общепринятых «лекарств», в состав которых входили опий, мел и касторовое масло, не помогало.

Но одну больницу ученые намеренно исключили из рассмотрения. Лондонская гомеопатическая больница была небольшим заведением, основанным несколько лет назад на деньги богатых благотворителей — поклонников новомодного подхода в медицине, называемого гомеопатией. Врачи XIX века реагировали на слово «гомеопатия» с пеной у рта — примерно так же, как нынешние. Центральная концепция гомеопатии идет вразрез со всеми положениями науки: она утверждает, что, если разводить лекарство водой, пока оно не станет физически неотличимо от чистой воды, полученный раствор сохранит «духовную силу» исходного лекарства и его действенность возрастет, а не уменьшится.

К удивлению и раздражению группы ученых, Лондонская гомеопатическая больница сообщила, что в ней смертность от холеры составляет всего 18 % — меньше половины уровня смертности в нормальных больницах. Совет ученых решил выкинуть эти данные из своего отчета [157]. В конце концов, все знают, что гомеопатия — чушь собачья! Данные гомеопатов только исказят выводы отчета. И хуже того, явятся оскорблением науки и самого здравого смысла.

И очень жаль. Если бы совет ученых присмотрелся к этим удивительным результатам вместо того, чтобы сбрасывать их со счетов, вся история медицины могла бы бесповоротно измениться к лучшему. Дело в том, что успехи гомеопатической больницы в лечении холеры были совершенно реальными. Они просто не имели никакого отношения к гомеопатии. Оказалось, что лидеры гомеопатического движения случайно наткнулись на два ключевых момента в лечении холеры. Первым моментом была хорошая гигиена: руководство больницы требовало, чтобы врачи стерилизовали одеяла больных, прежде чем выдавать их другим больным. Во-вторых, они рекомендовали холерным пациентам пить молочную сыворотку, а это помогало восполнять потерю жидкости и электролитов в организме. В сущности, это была ранняя версия метода, который мы сейчас называем оральной регидратацией, но он стал стандартным в лечении холеры только к 1960-м годам.

Ни одна из этих рекомендаций не проистекала из центральных положений гомеопатии. Они были основаны на удачных инстинктивных представлениях о том, как помочь больным выздоравливать. Если бы совет ученых заинтересовался удивительными результатами гомеопатов, эти удачные находки перешли бы в традиционную медицину на десятки лет раньше и в результате спасли бы миллионы жизней.

В этом вся штука с удивительными наблюдениями, повергающими в растерянность. Никогда не знаешь заранее, чему они научат. Слишком часто мы предполагаем, что существует только две возможности: «я прав» и «мой оппонент прав», а поскольку второе кажется абсурдным, нам остается лишь защищать первое. Но во многих случаях существует «неизвестное неизвестное», некий третий вариант, который обогащает наше видение мира совершенно неожиданным образом.

Все эти примеры показывают, как один замеченный непонятный факт может изменить картину мира. Но гораздо чаще мнение человека меняется в результате накопления множества непонятных фактов. Такое явление называется сменой парадигмы. Сейчас этот термин несколько заезжен — его часто употребляют (и даже злоупотребляют им) в бизнесе. Он используется для обозначения капитальной смены подхода (или, даже чаще, мелкого изменения, которое кто-то хочет преподнести как радикальный переворот). Однако первоначально он относился конкретно к прогрессу в науке, и впервые его ввел философ Томас Кун в своей книге «Структура научных революций» {27} .