Алексей Лызлов - Психология до «психологии». От Античности до Нового времени

Вообще библейский образ трапезы – это образ пира любви. Причем уже в Ветхом Завете этот смысл трапезы совершенно очевиден. Перед тем как Моисей получает скрижали Завета, старцы еврейского народа восходят на гору, и они «ели и пили перед лицом Божиим». Евангельские образы трапезы, брачного пира – они тоже все об этом говорят. То есть, когда человек вкушает пищу, он может просто пожирать ее, услаждая самого себя, – тогда это будет чревоугодие, а может съесть ее как материальное проявление любви Бога, давшего ему эту пищу, и может разделить с другими радость совместной трапезы, если он вкушает не один.

Образ чревоугодника показать не трудно. К примеру, на день рождения к вам пришли гости. Пришли порадоваться вместе с вами тому, что вы есть, родились, тому, что вы живете на этом свете. Понятно, что разделить эту радость с другом всегда приятно – всегда приятно вспомнить о тех теплых моментах, которые были между вами, еще раз посидеть, пообщаться, просто песни попеть. И вот приходят люди, и они общаются, радуются, веселятся. При этом, естественно, вкусно едят, выпивают. И между ними царит любовь. И приходит какой-то один человек, которому все это неважно, он утыкается в свою тарелку, ест, пьет – и все. Понятно, что для других гостей его поведение кажется даже странным каким-то. Потому что тут вкусно и приятно, но не за этим пришли, смысл не в этом. А этот человек выключил себя из общения любви, из пира любви. Он сам себя услаждает едой, а не разделяет радость с другими.

Вот оно, чревоугодие. В таком виде оно заметно. Но на самом деле мы часто в бытовом плане, когда едим, не совершаем эту трапезу любви. Наше отношение к пище – это съесть и усладиться только для себя. А то, что это любовь Божия, которая присутствует в таком виде в нашей жизни – в виде еды, которая нам дана, – мы этого не понимаем. И вот здесь у человека появляется очень опасное отношение к жизни: желание для себя пожить. Себе присвоить. И если человек в таком отношении к жизни становится закоренелым, то в нем развивается и другая страсть, поскольку такое отношение распространяется дальше.

Развивается страсть блуда. Опять же – страсть, при которой другой человек становится просто объектом моего наслаждения. Ведь дело в том, что к браку и брачным отношениям в церковной традиции очень серьезное отношение. Один из Вселенских соборов даже постановил, что тот, кто не вступает в брак только из-за того, что считает брак делом грязным, нечистым, гнушается им, такой человек не может признать себя исповедующим то, что исповедует Церковь. Ему провозглашается анафема. Не в смысле того, что вот ты такой плохой. Анафема – это что такое? Это свидетельство того, что, пока ты это мнение не исправишь, ты не можешь считать себя входящим в Церковь, потому что то, что ты исповедуешь, тебя от Церкви отделяет. Церковь исповедует, что брак честен и ложе непорочно, а ты считаешь брак делом грязным. Значит, ты разделяешься с Церковью, сам себя отделяешь.

Но брак – это опять же общение любви. В том числе и телесное. Общение здесь – общение любви. Если оно перерастает во взаимное потребление, это уже искажение этих отношений. Вместо взаимного дарения – потребление друг друга. Ведь в полноте любви эти отношения – это не пожирание, а дарение. А когда человек начинает потреблять… Во-первых, там трудно вести речь о браке. Потому что приятных для употребления тел, в общем-то, много, и блудник поэтому на ком-то одном чаще всего не останавливается. Но главное не это, а главное – само отношение к другому просто как к предмету для услаждения.

Если же человек закоренел и в чревоугодии и в блуде, понятно, что следующая страсть, которая будет в нем развиваться – это сребролюбие, она совершенно легко вытекает отсюда. Деньги – вот что дает приобрести и возможности для блуда, и возможности для чревоугодия. Человек начинает скапливать деньги. В конце концов он к ним привязывается часто уже даже больше, чем к объектам блуда и обжорства. Начинает в эти деньги вцепляться, начинает копить имущество. И тут наступает следующая вещь, достаточно трудная, тяжелая для этого человека. Он начинает разделяться с другими людьми. Почему? Попробуй такому сребролюбцу нанести хоть маленький ущерб. Он тут же на тебя обрушится: а, ты мое повредил, ты мне поцарапал машину… Сразу гнев идет.

Следующая страсть – гнев. Потому что он настолько уже вцепился в то, что он считает своим, что чуть что, чуть какая угроза – он сразу обрушивается на человека с гневом. И он начинает в таком состоянии рушить даже те человеческие отношения, которые у него были. Он становится все более одинок. Потому что он слишком держится за накопленное им богатство. Он становится все более одинок, и его душой овладевает уныние.

Уныние – это все-таки такое состояние, когда еще можно как-то развлечься, что-то поделать, он какой-то суетой себя пытается занять… но в конце концов за унынием следует печаль как состояние, от которого уже не отвлечешься. Если от уныния какая-то деятельность может отвлечь, то печаль – следующая страсть – уже сосет душу человека, грызет, и ему некуда от этого деться. И тут он может обнаружить тогда, что все же есть одна вещь, которая его как-то может порадовать и развлечь. Это – внимание публики.

Он становится тщеславным, потому что в печали ничто его не радует, но вот когда все говорят: о, какой он такой-сякой, – то даже негативное внимание как-то его подпитывает. И он начинает тщеславиться, начинает все больше и больше в это входить и в конечном счете попадет в парадоксальную вещь: чем больше он тщеславится, тем меньшее значение имеет для него другой человек. И поэтому в конце концов уже и внимание остальных людей становится совершенно для него неважным, уже не может его порадовать, и наступает состояние гордости как полной закрытости в себе вместе со всем «своим». И к этому человеку уже не пробиться, потому что вы для него никто. Другой человек для него настолько уже незначим, ничтожен, безразличен, что другой – просто никто для него. Из этого состояния просто каким-то усилием другого человека такой человек выведен быть не может. Но, по всей видимости, это состояние очень мучительно и болезненно, и все-таки бывает такое, что человек начинает искать от него избавления. Это дверь, которая закрыта изнутри, и только изнутри она может быть хоть на щелочку приоткрыта, и тогда что-то можно сделать, помочь. Но все равно это будет очень трудно. Гордому человеку трудно помогать, потому что он постоянно будет говорить: «Ты никто! Что ты вообще говоришь?» Вот это трудная вещь.

Обратный путь от страстей к любви предполагает, что человек меняет свое отношение, становится готов не брать, а отдавать. Чем больше человек способен открыться, дать что-то кому-то, поучаствовать в жизни другого человека, тем больше он оказывается способен вот эти страсти в себе преодолевать.