Шерри Тёркл - Живым голосом. Зачем в цифровую эру говорить и слушать

Эта пожилая женщина пыталась проработать боль утраты, общаясь с машиной, которая хорошо притворялась. И тут мы уязвимы: люди готовы принять за чистую монету даже притворную симпатию. Но роботы не в состоянии проявлять эмпатию. Они не сталкиваются со смертью и не знают жизни. И поэтому меня вовсе не обрадовало, что пожилая женщина находит утешение в роботе-компаньоне. Напротив, я почувствовала, что мы бросили эту женщину на произвол судьбы. То, что я была частью этого эксперимента, оказалось одним из самых тяжелых переживаний за все пятнадцать лет моих исследований в области коммуникабельной робототехники.

Для меня это стало поворотным моментом: я чувствовала энтузиазм своей команды, а также сотрудников дома престарелых. Там было столько людей, готовых помочь, но все мы стояли сложа руки, превратившись в толпу зрителей, и все ради того, чтобы посмотреть, как старый человек устанавливает дружеский контакт с машиной. Казалось, все мы кровно заинтересованы в аутсорсинге того, что лучше всего удается нам самим: речь идет о понимании друг друга, о заботе друг о друге.

В тот день в доме престарелых меня крайне встревожило, что все мы позволили себе быть вытесненными на обочину, быть превращенными в зрителей роботом, который ничего не понимал. Та ситуация бросила тень не на робота, а на нас и на то, как мы смотрим на стариков, когда они пытаются рассказать нам историю своей жизни. В последние десятилетия, когда возникла идея роботов-компаньонов для пожилых людей, упор был сделан на то, захочет ли старик разговаривать с роботом. Сумеет ли робот поддержать эту беседу? Достаточно ли он для этого убедителен?

Но если поразмыслить о жизненной ситуации, которую мы здесь рассматриваем, дело ведь не только в том, что пожилым людям нужно говорить. Хорошо бы, чтобы молодые люди их слушали. Таков договор между поколениями. Однажды мне сказали, что в некоторых древних культурах есть поговорка: если молодой человек плохо себя ведет, значит, “у него не было никого, кто рассказал бы ему старые истории”. Когда мы с энтузиазмом относимся к роботам-слушателям, которые на самом деле не умеют слушать, это свидетельствует об одном: нас слишком мало интересует то, о чем готовы рассказать наши старики. Мы создаем машины, гарантирующие, что человеческие истории будут доверены “глухим ушам”.

Есть столько замечательных вещей, посредством которых роботы могут улучшить жизнь пожилых людей, оказав им помощь в трудной ситуации. Роботы могут помочь старикам (или больным, привязанным к дому людям) почувствовать бо́льшую независимость, доставая для них банки супа или предметы одежды с верхних полок; роботы способны помочь человеку с трясущимися руками приготовить пищу. Роботы помогут неуверенно стоящему на ногах человеку лечь в постель. Они найдут очки, оказавшиеся не в том месте. Одним словом, они способны принести массу пользы. Кто-то скажет, что робот, болтающий с пожилым человеком, – тоже, безусловно, хорошая вещь. Однако в этом случае нам, по-моему, стоит внимательно подумать о сугубо человеческих свойствах беседы и эмоциональной заботы.

Коммуникабельные роботы действуют как объекты, вызывающие воспоминания: объекты, способствующие нашим размышлениям о себе и о своих наиболее значимых ценностях. Мы находимся на территории того четвертого стула, где в центре нашего внимания оказывается природа – наша собственная, а также вторая природа, которую мы создаем. В этом контексте разговор с машинами подталкивает к вопросу: какова ценность взаимодействия, которое не содержит общего жизненного опыта и не вносит никакого вклада в общее хранилище человеческого смысла, а, по сути дела, может его обесценить? На этот вопрос нет готового ответа, но его стоит задать и к нему стоит вернуться.

Непросто заводить разговор такого рода, когда мы относимся к идее роботов-компаньонов всерьез. Едва мы начинаем воспринимать ее как новую норму, это может привести к исчезновению беседы.

Прямо сейчас мы берем за основу следующую установку: если мы пользуемся роботом для выполнения какой-то работы, это уже лучше, чем ничего. Эта установка небезупречна. Если у вас проблемы с заботой и общением, и вы пытаетесь их решить с помощью робота, значит, вы не делаете попыток решить их с помощью друзей, семьи и вашего сообщества.

Если робот “как будто” действует, то и взаимодействующий с ним человек тоже начинает “как будто” действовать, а это ничем не поможет детям в период их взросления. Взрослым это тоже ничем не поможет, если они стремятся к подлинности.

А если мы говорим, что роботов можно использовать только для того, чтобы помочь пожилым людям в период, когда они пытаются разобраться со своей жизнью, то мы таким образом принижаем этих людей. Уж кому-кому, а старикам нужно давать возможность говорить об их настоящей жизни, наполненной потерями и любовью, – причем говорить именно с теми, кто понимает, что это такое.

Мы способны на такие беседы, но иногда я боюсь, что они могут не состояться вовсе.

Заканчивая работу над этой книгой, я побывала на большой международной встрече, где одна из сессий называлась “Отключиться, чтобы подключиться”. Там психологи, ученые, технические специалисты и представители делового сообщества рассуждали о нашей эмоциональной жизни в цифровой век. Многие согласились с тем, что у молодых людей, выросших в атмосфере эмоционального “отключения”, наблюдается разрыв эмпатии, хотя они постоянно “подключены” к телефонам, играм и соцсетям. Участники встречи были полны энтузиазма по поводу того, какую помощь могут оказать технологии. Теперь для людей, не проявляющих особой эмпатии, будут созданы “эмпатические приложения”, призванные научить их сочувствию и вниманию к другим людям [332]. Предполагаются компьютерные игры, где награждаться будет сотрудничество, а не насилие.

Идея состоит в том, что мы сами виноваты в своих проблемах с технологиями, а значит, именно технологии помогут нам эти проблемы решить. Это та самая помощь в трудной ситуации. Если мы когда-то мечтали о роботах, которые позаботятся о нашей физической уязвимости, то теперь приложения помогут разобраться с нашими эмоциональными оплошностями. Если мы стали холодны друг к другу, приложения нас “обогреют”. Если мы забыли, как слушать друг друга, приложения научат нас быть внимательнее. Но тот факт, что мы обращаемся к технологиям за помощью в ликвидации эмпатического разрыва, кажется ироничной реакцией на проблему, которой, возможно, у нас вообще могло не быть.

Я уже говорила, что создавать приложения может быть куда легче, чем вести беседы. Когда я думаю о родителях, которые буквально не вылезают из своей электронной почты вместо того, чтобы поговорить за обедом с детьми, я не уверена, что можно с помощью технологий устранить возникающую из этого эмоциональную дистанцию. Да, при разработке приложений необходимо учитывать нашу уязвимость – телефоны должны отпускать нас, а не стараться удержать, – но я стараюсь думать о том, чем сами люди могут заполнить эмпатический разрыв. Я думаю о родителях, экспериментирующих с охранными зонами и технологическими тайм-аутами, чтобы снова стать идеальными собеседниками для своих детей и друг для друга. Я думаю о студентах и руководителях организаций, которые на время убирают телефоны, чтобы сосредоточить все свое внимание на друзьях и коллегах. Я думаю о новом энтузиазме в отношении медитации как способе присутствовать здесь и сейчас и открывать мир, который мы держим в себе. Когда люди находят время для саморефлексии, они начинают больше ценить то, что могут предложить другим.