Майкл Поллан - Мир иной. Что психоделика может рассказать о сознании, смерти, страстях, депрессии и трансцендентности

После нескольких бесед по Skype (и через несколько месяцев после публикации статьи об энтропийном мозге) я наконец встретился с Робином Кархарт-Харрисом в его квартире на пятом этаже в доме, расположенном в самой непритязательной части Ноттинг-Хилла. Лично меня сильно поразили молодость, боевой задор и напористость Робина. При всей его амбициозности он держит и ведет себя поразительно скромно, и ничто в нем не подготавливает вас к той решительности, с которой он пускается в сложные интеллектуальные рассуждения и которая отпугнула бы менее отважных ученых.

Читая статью, поневоле представляешь себе мозг как машину, устраняющую всякую неопределенность, но при этом имеющую несколько серьезных изъянов. Поразительная сложность человеческого мозга и великое множество различных психических состояний в его репертуаре (в сравнении с другими животными) делают задачу поддержания порядка главной и первостепенной, иначе вся система погрузится в хаос.

Когда-то давным-давно, пишет Кархарт-Харрис, человеческий или человекообразный мозг проявлял гораздо более анархичную форму «первичного сознания», для которого было характерно «магическое мышление», то есть убеждения, касающиеся устройства мира, формировались под действием желаний, страхов и вере в сверхъестественные силы. (Первичное сознание, пишет Кархарт-Харрис, характеризуется тем, что «познание менее щепетильно в отборе образчиков реалий из внешнего мира и потому легко подпадает под влияние эмоций, например, желаний и тревог».) Магическое мышление – это один из путей, которыми следует человеческий мозг в стремлении устранить неуверенность, но для успешного развития вида этот путь оптимальным не назовешь.

Но есть и более оптимальный путь, утверждает Кархарт-Харрис; он в том, чтобы подавить неуверенность и энтропию, которые возникли в мозге в процессе эволюции сети пассивного режима, той регулирующей системы, которая отсутствует у неразвитых низших животных и малых детей. Вместе с сетью пассивного режима «возникает чувство собственного „я“, или „эго“», а заодно и способность человека к самоанализу и рассудочности. Магическое мышление заменяется «образом мышления, более привязанного к реальности и управляемого эго». Заимствовав определение у Фрейда, он называет этот более высокоразвитый метод познания «вторичным сознанием». Вторичное сознание «почтительно относится к действительности и усердно стремится представить мир как можно точнее», чтобы минимизировать «неожиданности и неуверенность (т. е. энтропию)».

В статье приводится интересная таблица, дающая наглядное представление о «спектре когнитивных состояний», варьирующихся от высокоэнтропийных до низкоэнтропийных психических состояний. На высокоэнтропийном конце спектра он помещает психоделические состояния, младенческое сознание, ранний психоз, магическое мышление и дивергентное, или творческое, мышление. На низкоэнтропийном конце спектра значатся узкое или негибкое мышление, пагубные привычки, обсессивно-компульсивное расстройство, депрессия, анестезия и, наконец, кома.

Физиологические «расстройства» на низкоэнтропийном конце спектра, полагает Кархарт-Харрис, не столько являются результатом отсутствия порядка в мозге, сколько вызваны переизбытком порядка. Когда колея, проложенная саморефлексивным мышлением, углубляется и затвердевает, эго становится властным и неумолимым. Когда эго обращается против самого себя, а неконтролируемая саморефлексия постепенно затмевает реальность, это самый верный признак депрессии. Кархарт-Харрис приводит результаты исследований, которые указывают на то, что это изнурительное состояние сознания (иногда называемое тяжелым самосознанием или депрессивным реализмом) может быть результатом сверхактивного состояния сети пассивного режима, способной заманить нас в петли-ловушки повторяющихся деструктивных размышлений, которые в конечном счете полностью изолируют нас от внешнего мира. Редукционный клапан бездействует. Кархарт-Харрис убежден, что люди, страдающие целым набором расстройств, для которых характерны исключительно негибкие шаблоны мышления (включая пагубные привычки, одержимость, нарушения пищевого поведения, так же как и депрессию), только выигрывают от «способности психоделиков разрушать стереотипные модели мышления и поведения, растворяя те паттерны [нейронной] активности, на которых они зиждутся».

Поэтому вполне может быть и так, что мозг некоторых людей более устойчив к несколько большей, а не меньшей энтропии. Именно здесь психоделики оказываются как нельзя кстати. Успокаивая сеть пассивного режима работы мозга, эти соединения могут ослабить власть эго над механизмами сознания, «смазывая» механизм познания там, где он заржавел и потому стал неповоротлив. «Психоделики изменяют сознание путем дезорганизации деятельности мозга», – пишет Кархарт-Харрис. Они усиливают энтропию мозга, и в результате система возвращается к менее ограниченному методу познания [52] Как именно психоделики добиваются этого с точки зрения нейрохимии, до сих пор неясно, но некоторые исследования, проводимые Кархарт-Харрисом, указывают на вероятность наличия соответствующего механизма. По причине своего химического сродства с рецепторами серотонина типа 2A психоделические соединения возбуждают в коре головного мозга те нейроны («пирамидальные нейроны пятого слоя», если быть точным), которые во множестве представлены в этих рецепторах, и их активность приводит к десинхронизации обычных колебаний мозга. Кархарт-Харрис сравнивает колебания, помогающие организовать деятельность мозга, с подбадривающими синхронно-ритмичными хлопками публики. Даже если только два или три своенравных человек хлопают не в ритм, общие аплодисменты становятся менее ритмичными и более хаотичными. Точно так же, по-видимому, и возбуждение кортикальных нейронов тоже нарушает колебания определенной частоты, а именно альфа-волны, которые активно взаимосвязаны с деятельностью сети пассивного режима и особенно с саморефлексией. .

«Дело не только в том, что одна система отпадает, – пишет он, – но и в том, что старая система возникает снова». Старая система – это первичное сознание, мышление, в котором эго на время теряет свою доминирующую позицию, а бессознательное, теперь неуправляемое, «переносится в доступное для наблюдений пространство». В этом, с точки зрения Кархарт-Харриса, и заключается эвристическая ценность психоделиков для изучения сознания, хотя их терапевтическую ценность он тоже признает.

Стоит, однако, заметить, что Кархарт-Харрис совсем не романтизирует психоделики и достаточно нетерпимо относится ко всякого рода «магическому мышлению» и «метафизике», которые они если не взращивают, то подпитывают у своих приверженцев, – так же как и представление о том, что сознание «трансперсонально», что скорее есть свойство Вселенной, нежели человеческого мозга. На его взгляд, те формы сознания, которые высвобождаются под действием психоделиков, – это суть регрессия, возвращение к «более примитивному» методу познания. Как и Фрейд, он убежден, что потеря своего «я» и чувство растворения в чем-то большем, типичные для мистического опыта (неважно, чем именно они вызваны: химическими процессами или религией), возвращают нас к психологическому состоянию младенца у материнской груди, к стадии, когда ему еще предстоит развить в себе чувство своей самости как отдельной и во многом ограниченной особи – индивидуума. Обретение этого дифференцированного «я», или эго, и насаждение примитивному уму (уму, обуреваемому страхами, желаниями и склонному к различным формам магического мышления) порядка вместо анархии – все это является для Кархарт-Харриса вершиной человеческого развития. Если он согласен с Олдосом Хаксли в том, что психоделики открывают двери восприятия, то он расходится с ним относительно другого: мол, далеко не все, что вторгается извне через приоткрытую дверь, включая и «Ум в целом», мельком увиденный Хаксли, обязательно реально. «Психоделический опыт может принести много золота, которое на поверку окажется „золотом дураков“», – сказал он мне.