Майкл Поллан - Мир иной. Что психоделика может рассказать о сознании, смерти, страстях, депрессии и трансцендентности

Трудно сказать, что именно помешало мне работать с Андреем, но, как это ни странно, это был не столько нью-эйджевский спиритуализм, сколько его беспечное отношение к процессу, который я все еще считал экзотическим и страшным.

– Я не играю в психотерапевтические игры, – сказал мне Андрей томным голосом, чем-то напоминая толстого парня, стоящего за прилавком отдела деликатесов и заворачивающего мне сандвич. – Все это пустое! В традиционной психологии никто никого не обнимает. А я обнимаю. Я дотрагиваюсь до них. Я даю советы. И заставляю людей стоять с нами в лесу. – (Он работает с клиентами не у себя в офисе, а на природе, в лесах Олимпийского полуострова.) – Но все это под запретом и чревато большим бо-бо. – Он пожал плечами, словно говоря: «Ну и что с того?»

Я поделился с ним моими страхами. Все это ему известно, махнул он рукой.

– Возможно, ты не получишь то, чего хочешь, – сказал он мне, – зато получишь то, что тебе нужно. – Я мысленно поперхнулся. – Самое главное – отдаться на волю процесса, даже если он идет с трудом. Уступи своему страху. Самые большие страхи, донимающие человека, – это страх смерти и страх безумия. Остается только одно – уступить им. Поэтому уступи! Сдайся!

Андрей назвал два самых больших страха, которые владели мной тогда, но уступить им, сдаться… Это проще сказать, чем сделать.

Я понимал, что мне, возможно, нужен терапевт, выказывающий чуть больше чуткости, нежности и терпения, и надеялся встретить такого терапевта, однако я не был до конца уверен, что Андрей с его грубыми манерами мне не подойдет. Он умен, обладает немалым опытом, он готов работать со мной. Но затем он рассказал мне историю, которая решила исход дела.

Однажды он работал с мужчиной моего возраста, который под воздействием псилоцибина вбил себе в голову, что у него был сердечный приступ.

– «Я умираю, – сказал он. – Позвони в службу спасения! Я чувствую это, сердцем чувствую!» Я сказал, чтобы он сдался на милость смерти. Еще святой Франциск говорил, что в смерти обретаешь вечную жизнь. Когда понимаешь, что смерть – это лишь очередной опыт, иная реальность, то и не о чем беспокоиться.

Хорошо, ну а что, если у него действительно был сердечный приступ? Там, в лесах Олимпийского полуострова? Андрей сказал, что один начинающий терапевт, проходивший обучение под его руководством, «как-то спросил меня: „Что делать, если кто-то умрет?“» Не знаю, какого ответа я ждал от Андрея, но его ответ, который он огласил с присущим ему небрежным пожиманием плечами (мол, ну и что с того?), меня просто ошарашил:

– Похорони его вместе с другими мертвецами.

Я сказал Андрею, что буду с ним на связи, и ретировался.

Вскоре я убедился, что психоделическое подполье населено великим множеством подобных колоритных персонажей, к которым я, однако, не испытывал особого доверия и которым не желал бы вверить свое сознание – или, в данном случае, любую часть моего «я». Сразу после встречи с Андреем я имел встречу с еще одним перспективным терапевтом, блестящим психологом лет восьмидесяти, который обучался в Гарварде у самого Тимоти Лири. Его знанию психоделиков можно было позавидовать; количество его грамот и сертификатов впечатляло; его горячо рекомендовали люди, которых я уважал. И тем не менее, когда во время нашего совместного обеда в тибетском ресторанчике недалеко от его офиса он вдруг снял свой галстук-шнурок с серебряной застежкой и повесил его на доску с меню, я начал терять уверенность в том, что это именно тот человек, который мне нужен. Перехватив мой взгляд, он объяснил, что при выборе блюд полагается на энергии, высвобождаемые маятниковым раскачиванием серебряной застежки: мол, это помогает ему выбрать блюдо, полностью согласующееся с пищеварением, свойственным его нраву и темпераменту. Я уже забыл, на какое именно блюдо указал его галстук, но еще до того, как он начал распространяться, что теракт 9 ноября был спланирован нашими же спецслужбами, дескать, все на это указывает, я уже знал, что мои поиски нужного мне терапевта еще далеки от завершения.

Принимать психоделики, когда тебе уже под шестьдесят, совсем не то, что пробавляться ими, когда тебе всего восемнадцать или двадцать лет; существенная разница в том, что когда тебе шестьдесят, ты, скорее всего, обратишься к кардиологу, прежде чем пуститься в рискованное путешествие. То же было и со мной. За год до того, как я решился на эту авантюру, мое сердце, самый надежный советчик, на безотказную работу которого я полностью полагался в таком вопросе, как этот, неожиданно дало о себе знать и впервые в жизни привлекло к себе мое внимание. Сидя за компьютером однажды вечером, я вдруг почувствовал в груди ярко выраженный и безумно синкопированный новый сердечный ритм.

«Мерцательная аритмия» – констатировал врач, внимательно изучив ломаные закорючки на моей электрокардиограмме. Опасность мерцательной аритмии не в том, что она приводит к сердечному приступу, сказал он к моему облегчению (правда, мимолетному), а в том, что она повышает риск паралича. «Мой кардиолог» – вероятно, это печальное выражение теперь уже надолго вошло в мой словарный запас – выписал мне пару медикаментов, успокаивающих сердечные ритмы и понижающих кровяное давление, плюс упаковку детского аспирина (который я должен был принимать ежедневно) для разжижения крови. «Ничего страшного, забудьте об этом», – заявил он напоследок.

Я последовал его совету – во всем, кроме последних слов. Чего-чего, а забыть я не смог и с тех пор постоянно думал о своем сердце. Вся его деятельность, до той поры полностью пребывавшая вне сферы моего осознания, вдруг сделалась предметом моего пристального внимания: всякий раз, когда я думал проверить то, что, как мне казалось, я слышал и чувствовал, именно таковым оно и оказывалось. Понемногу мерцающая аритмия исчезла и больше не возобновлялась, но к этому времени рекогносцировка моего бедного сердца вышла из-под моего контроля, так что и многие месяцы спустя я по-прежнему ежедневно измерял свое кровяное давление и, перед тем как лечь спать, прислушивался к признакам вентрикулярного эксцентриситета или, проще говоря, сбоев в работе желудочков. Прошли месяцы (без всякого паралича или удара), прежде чем я снова стал доверять своему сердцу и предоставил ему работать без надзора за ним с моей стороны. К счастью, постепенно его деятельность пришла в норму и вновь сместилась на периферию моего сознания.

Я рассказываю обо всем этом, чтобы объяснить, почему, прежде чем пуститься в психоделическое странствие, я обратился к кардиологу. Врач-кардиолог был примерно моего возраста, так что слово «псилоцибин», или «ЛСД», или «МДМА» не особенно его шокировало. Я поведал ему о своих намерениях и спросил, не противопоказан ли мне какой-нибудь из этих препаратов, принимая во внимание мои проблемы с сердцем, и нет ли риска, что выписанные им лекарства осложнят процесс взаимодействия с психоделиками. Насчет психоделиков он не особенно беспокоился, ведь действие большинства из них концентрируется лишь на сознании, практически не воздействуя на сердечно-сосудистую систему, но от одного из упомянутых мной препаратов он посоветовал мне отказаться. Это был МДМА, также называемый в народе «экстази» или «Молли», находившийся с середины 1980-х годов, когда он был особенно популярен у тусовочной молодежи, в списке запрещенных медикаментов.