Майкл Поллан - Мир иной. Что психоделика может рассказать о сознании, смерти, страстях, депрессии и трансцендентности

Мы договорились о времени моего возвращения, и я уехал.

Первое, что я узнал о себе в первый же вечер, когда мы с Фрицем работали в юрте, что я «слишком податлив», то есть восприимчив к трансу, совершенно новому для меня психическому пространству, в которое я вхожу за счет небольшого сдвига в системе дыхания. Как говорится, хуже не придумаешь!

Наставления, которые давал Фриц, были просты и прямолинейны:

– Дышите глубоко и часто, а в конце сделайте сильный выдох . Поначалу это состояние покажется неестественным, поэтому вам придется сконцентрироваться на ритме и поддерживать его, но через несколько минут тело освоится с ним и будет поддерживать его уже автоматически.

Надев наглазники, чтобы не мешал свет, я вытянулся на матрасе, а Фриц тем временем поставил музыку, какие-то первобытные общинно-родовые или племенные ритмы, отбиваемые непрестанной дробью барабанов. Рядом со мной он поставил пластиковое ведро, сказав, что людей иногда тошнит и рвет.

Да, это была трудная работенка. Поначалу дышать таким учащенным, насильственным образом действительно казалось чем-то неестественным, даже несмотря на весь энтузиазм и ободрения Фрица, но затем тело как-то вдруг освоилось с этим ритмом, и я вскоре убедился, что для поддержания скорости и темпа даже не требуется о них думать. Было такое ощущение, словно я освободился от силы земного притяжения и вышел на заданную орбиту: глубокие, с долгими паузами, вдохи и выдохи следовали один за другим сами, автоматически. Но теперь я почувствовал неконтролируемое желание начать двигать руками и ногами в такт пульсации барабанов, которое отдавалось в моей грудной клетке новым мощным сердцебиением. Я чувствовал, как этот ритм завладевает мной, им были одержимы и тело мое, и сознание. Помню, меня посещали какие-то смутные мысли, но запомнил я только одну: «Ого! Что бы это ни было, но это действует!»

Я лежал на спине, конвульсивно дергая руками и ногами в такт барабанному ритму и полностью отдавшись музыке. Не я контролировал свое тело, а музыка. Это немного походило на религиозный экстаз или на то, что я за таковой принимал, с той лишь разницей, что моими сознанием и телом владела какая-то внешняя сила, распоряжавшаяся ими с какой-то своей, неясной мне целью.

Никаких особых зрительных образов перед моим внутренним взором не возникало, мной лишь владело незамутненное радостное возбуждение, пока вдруг я не увидел себя сидящим на большой черной лошади, скачущей во весь опор по лесной дороге. Я сидел на ней, почти приникнув к ее голове, подобно жокею, и изо всех сил вцепившись в гриву, в то время как бугры ее мышц при каждом скачке так и ходили подо мной взад и вперед. По мере того как я приноравливался к ритму бега лошади, сила и мощь животного как бы вливались в меня, создавая у меня ощущение полного сродства с моим телом, как будто я очнулся в нем впервые. Но в то же время, не будучи прекрасным наездником (или танцором!), я ощущал себя не очень уверенно, так что, случись перебой в ритме дыхания или сердцебиения, я непременно тут же свалился бы с лошади.

Не знаю, как долго длился этот транс, потому как ощущение времени полностью исчезло, но когда Фриц осторожно вернул меня к действительности настоящего момента (он этого добился, заставив меня дышать более медленно и не так натужно), он сообщал, что я находился «в нем» один час пятнадцать минут. Я был раскрасневшийся, весь в поту, но чувствовал себя победителем, словно только что пробежал марафонскую дистанцию; Фриц сказал, что я «прямо-таки лучусь светом» и «свеж, как младенец».

– Главное, вы не сопротивлялись, – одобрительно сказал он, – а это добрый знак.

Я тогда не понимал, что происшедшее за этот час вмещало в себя нечто гораздо большее, чем просто скачка на лошади, но я это почувствовал, потому как пережитое каким-то образом полностью раскрепостило меня физически. Я от чего-то избавился, освободился, с меня был снят какой-то неведомый груз, и в результате я почувствовал себя бодрым и оживленным. И присмиревшим перед лицом этого таинства, потому как здесь была задействована (цитируя Уильяма Джеймса) одна из «форм сознания, совершенно отличная» от обычного сознания и все же неотделимая от него; от обычного бодрствующего сознания она отличалась лишь… чем? Эх, если бы только знать!

Затем случилось нечто непредвиденное и пугающее. Когда Фриц вышел из дома, чтобы приготовить нам ужин, а я, раскрыв ноутбук, собирался записать туда пережитое мной, я вдруг почувствовал, как мое сердце дрогнуло и всколыхнулось, а затем заколотилось как бешеное. Я мгновенно распознал это чувство турбулентности – симптом мерцательной аритмии – и пощупал пульс: он был сумасшедшим. Словно в моей грудной клетке билась в панике птица, бросаясь на ребра-прутья в стремлении вырваться из нее, а я в это время находился неведомо где, посреди пустоты, в десятках миль от хоженых троп.

Это аномальное сердцебиение продолжалось без малого два часа, потому и ужин протекал в состоянии тревоги и подавленности. Фриц выглядел озабоченным; за те сотни сеансов голотропного дыхания, которые он сам проводил и в которых участвовал, он никогда не сталкивался с подобной реакцией. (Во время нашей с ним беседы он припомнил только один случай смертельного исхода, якобы связываемый с голотропным дыханием, но у пострадавшего была ярко выраженная аневризма.) Я начал беспокоиться насчет завтрашнего дня: что меня ждет? И думаю, он тоже был обеспокоен. Хотя вполне резонно предполагал, что моя аритмичная сердечная деятельность и связанные с ней ощущения, должно быть, отражают некий психический сдвиг или «процесс раскрытия сердца». Впрочем, я воспротивился предложенной метафоре, твердо придерживаясь чисто физиологической плоскости: сердце – это насос, и насос этот работает с перебоями . Мы обсудили план на завтра. Фриц предложил уменьшить дозу препарата. «Слишком уж вы восприимчивы, – сказал он, – и чтобы улететь, много вам не надо». Я возразил, что в таком случае я вообще могу отлететь, причем навсегда. И затем, опять же неожиданно, как неожиданно и началось, я почувствовал, как мое сердце успокаивается, вновь входя в накатанную колею привычного ритма.

Той ночью я почти не спал, потому как в голове моей крутился один и тот же вопрос: не будет ли с моей стороны безумием, если утром я продолжу свою затею с ЛСД? Ведь я могу умереть во время сеанса, и не поступлю ли я глупо, решившись на него ? Но насколько мне грозит опасность и грозит ли вообще? Теперь сердце мое в полном порядке, и, насколько я могу судить из прочитанного мной, ЛСД в большей или меньшей степени воздействует лишь на мозг, не затрагивая сердечно-сосудистую систему. Впрочем, если оглянуться назад, можно сказать с определенностью: если такой физически трудный процесс, как голотропное дыхание, и выбил мое сердце из привычной колеи, то это имело свой резон [39] Впоследствии я узнал, что гипервентиляция легких, достигаемая при голотропном дыхании и играющая там определенную роль, меняет содержание CO 2 в крови, что у некоторых людей может вызывать аритмию сердца. То, что мне представлялось физиологически качественной альтернативой МДМА, на деле таковой не оказалось; даже и без лекарственного препарата можно так изменить химический состав крови человека, что под воздействием этого изменения нарушится сердечный ритм. . Да, я мог бы перенести свое путешествие в неизведанное на другой раз, но сама мысль об этом сокрушала меня, вызывая неодолимое разочарование. Я зашел слишком далеко, мне даже удалось украдкой на миг заглянуть в иное состояние сознания, и оно так меня заинтриговало, что, несмотря на все свои опасения, я был исполнен страстного желания исследовать его еще глубже.