Инна Мальханова - Школа для трудных родителей: Каждый может стать педагогом

Прошло двенадцать лет, но и до сих пор Магда все еще видела, как умирал ее муж. Она это помнила все годы, каждый день, каждую минуту. Всегда. Это стало частью ее жизни. Он был медик и прекрасно знал, что у него рак легких. Сначала он не очень мучился, только задыхался немного. А когда ему стало хуже, а потом он совсем слег, Магда осталась с ним в больнице. Она не выходила оттуда три месяца. У нее было такое ощущение, что она, живая, замурована в склепе вместе с мертвецом и что обречены они оба.

Как страстно хотела она, если бы это было возможно, умереть вместо него, но умер все-таки он, а она осталась жить. Первое время она поддерживала мужа под руки, чтобы он мог дойти до кресла у окна и смотреть на больничный парк. Потом поддерживала его в кровати, чтобы он не обливался супом. Потом сама кормила его с ложки, обтирала теплой водой, давала судно, делала уколы. По пятнадцать уколов в день, хотя и знала, что они его не спасут. Когда ему стало совсем плохо, ухаживать за ним стало даже легче. Ведь есть он перестал совсем, а уколов осталось всего один-два в сутки. Но это уже были наркотики.

И все эти месяцы их глаза постоянно встречались. И нельзя было ни отвернуться, ни сказать что-нибудь незначительное дрогнувшим голосом. Нельзя было даже вы-плакаться ночью. Ведь он был совсем рядом. Оба они по ночам ловили дыхание друг друга. И каждый знал, что другой не спит. При нем Магда так и не заплакала ни разу. Ему ведь и так было тяжело. Гораздо тяжелее, чем ей. Ведь умирал он, а не она…

За эти три месяца они так ни о чем и не поговорили. И не потому что у Магды не было свободного времени. Дни и ночи уходили на то, чтобы его кормить, мыть, поворачивать, поддерживать, давать лекарства, делать уколы. Когда во время приступов Магда поддерживала его слабеющее тело, крепко прижимала его к себе, им обоим казалось, что ему становится немного легче. Оба знали, что во время одного из таких приступов он умрет и тогда она будет отчаянно сжимать в руках только мертвое тело, которое только что было живым человеком, ее мужем.

Они всегда настолько любили и понимали друг друга, что говорить им теперь уже не нужно было ни о чем. Он не хотел терзать ее разговорами о своей смерти. А говорить о чем-нибудь другом было просто бессмысленно. Ведь обо всем другом они и так говорили всю жизнь.

Когда Магда вышла из заточения, первым ее чувством было удивление. Удивление, а не горе. Ведь горе было с нею уже давно. С тех пор как она узнала, что он обречен. Она понимала, что мир остался прежним, что людям нет и дела до нее, но все же было странно и даже жутко видеть нарядных людей на улицах, прекрасное приморье с соснами и дюнами, беззаботных малышей в колясках, свежие номера газет. И все остальное тоже. В то время как его — уже не было. Сама она хотя еще и жила, но ей казалось, что она тоже умерла. Наверное, если бы не их дочь, она умерла бы на самом деле.

Да, немногие могут умереть так, как умер ее муж. Для большинства людей нет ничего важнее собственной смерти, и это, конечно, совершенно естественно. А он до самого конца больше думал о ней и о дочери, чем о себе самом. Это и давало ему силы держаться до конца. А ведь большинство людей перед смертью в ужасе пытаются ухватиться за что-нибудь. За бога, например, о котором они, может быть, никогда и не думали раньше и в которого вдруг начинали верить, поняв, что обречены. Хотя ведь каждому и так прекрасно известно, что человек обречен на смерть с самого момента своего рождения.

Магда любила говорить с умирающими о боге. Она знала, что обладает большим даром убеждения. Ее прекрасные черные глаза на прекрасном аскетическом лице горели фанатическим блеском. Для каждого она находила свои, доходящие до их душ доводы. Убедительные для каждого — и для самого простого, безграмотного человека, и для рафинированного интеллектуала. Ведь она хорошо знала жизнь. И к тому же окончила два университета, знала несколько языков, а когда-то прекрасно пела и неплохо рисовала.

Наверняка при жизни многие из тех, кому она теперь помогала умереть, были эгоистами, подлецами, а может быть даже, и преступниками. Но ведь теперь все это уже не имело никакого значения. Теперь они умирали и не были нужны никому. Кроме Магды. Она, как собачонка, спала свернувшись и не раздеваясь где-нибудь рядом с очередным живым трупом и слышала каждое движение «своего» умирающего. Чтобы моментально открыть глаза и протянуть руку к чашке, если он хотел пить, или к судну, если он хотел облегчиться. Или завести долгий разговор о жизни, если он еще был в состоянии говорить и хотел излить ей душу. Еще до того, как он успевал выразить свое желание. Потому что она угадывала их желания всегда. Ведь не все могли говорить, некоторые уже только мычали или стонали. Но самое ужасное было тогда, когда умирающие дни и ночи кричали от боли. Тут уж Магда не могла помочь ничем.

Магда чувствовала «своего» умирающего потому, что каждый раз она жила последним кусочком жизни того, кто на этот раз волей случая оказывался рядом с ней. Ведь своей жизни у нее давно уже не было. С тех пор как умер ее муж. И с тех пор как вскоре после этого в автомобильной катастрофе погибла ее дочь.

Работа Магды была не только очень тяжелой — безо всякого отдыха, дни и ночи, которые выливались в недели и месяцы, в потом и в годы исступленной, фанатичной жизни для других людей. Для тех, кто уже больше не был нужен никому, а нередко даже и самому себе. Но и грязной. Ведь чаще всего умирающие ходили под себя, нередко их рвало, их невозможно было по-настоящему вымыть и обычно они бывали очень зловонны. Но у Магды отсутствовало всякое чувство брезгливости. У нее были только безумная жалость и неутолимая потребность помогать другим. И она делала все, что надо, и еще в тысячу раз больше того, что надо. Каждый раз она становилась вторым «я» умирающего. И умирала вместе с ним. Только, к сожалению, сама она после этого все еще продолжала жить. Чтобы снова умирать со следующим. И еще многие годы быть несчастной, у которой ничего нет, кроме смерти. И одновременно очень счастливой. Потому что так, как она, никто еще не был нужен десяткам и даже сотням людей в самые последние, самые тяжелые минуты их жизни.

Никто не заставлял ее выбрать этот путь. Ее друзья не сомневались, что после смерти мужа она, с ее красотой, умом и прекрасным характером, недолго будет одинокой. Ведь ей было тогда всего 33 года. Она и не осталась одинока. Но только не так, как думали остальные. Она не была одинока со своими умирающими. Она знала, что одиночество — самое ужасное, что может быть с человеком, если, конечно, не считать смерти. А самое ужасное одиночество — это одиночество умирающего. И она была счастлива, что спасла многих. Не от смерти, конечно. От смерти спасти невозможно. Но от одиночества. Одиночества умирающего человека.