Владимир Леви - Я и Мы

…Да, но ведь есть и те, кого уже изначально никакими силами к мучительству не склонить. Есть! Их мало, слишком мало. Кто они: ненормальные или сверхнормальные? Почему они готовы отдать все, тут же пожертвовать собою, чтобы оградить от мучений другое существо, слабое и беспомощное, даже не человека — щенка, цыпленка! Почему это для них такое острое, глубокое, животное наслаждение — кормить, удовлетворять, защищать? Кто их к этому приохотил?

Этого — добрый человек. А этого — никто, сам. Это антисадист. Он не может мстить даже за смертельную обиду, хотя и не трус и не рохля и умеет драться. У него просто нет в этом никакой избыточности. Он приведет противника в состояние беспомощности и остановится, не воспользуется, не добьет. Напротив, подымет, и чаще всего на свою голову. Великодушие? Нет, если хотите, эгоизм. Побежденный для него уже не враг, ему уже стыдно за победу, ему больно за унижение, которому он подверг другое существо. Ибо у него все время сильно работает эмоциональное эхо, и чужой ад — всегда и его ад.

…Да, непредсказуема траектория чувств, и непостижимо пока таинство эмоционального резонанса. Полярности питают друг друга: самые жестокие бывают и всех нежней, фашисты часто сентиментальны. Некоторым, чтобы постичь добро, приходится пройти через мутный кошмар. Если допустить, что в некой абстрактной норме у человека всегда рождается какое-то эхо эмоций другого, какое-то сочувствие, то сколько всяких внешних и внутренних переменных определяют его судьбу: прозвучать ли ему во весь голос или заглохнуть тут же, за порогом сознания.

Сколько бы мы ни рассуждали на этот счет, ничто не в состоянии помочь человеку, лишенному способности эмоционального предвидения эмоций Других людей. Это совершается только на месте, здесь и сейчас, в игре психического взаимодействия. Высший уровень этого процесса и составляет интуицию психотерапевта — вчувствование, или эмпатию. Это, пожалуй, искусство не мешать подсознанию. И хотя даже у гениальных интуиционистов неизбежны ошибки, думается, именно в этом человека никогда не заменит никакая машина.

НЕЧТО О ВЗГЛЯДЕ (В дополнение к сказанному)

Эскалатор. Удивительная ситуация, трудно привыкнуть. В толпе, на улице можно отключиться от лиц, смотреть в небо или под ноги, а здесь — никуда, плывут неостановимо. Сколько встреч и — это чудовищно! — никакого общения. Нет, неправда, вот кто-то оглянулся, оглянулись и вы. О, догнать бы, заглянуть бы в лица-мысли, лица-судьбы тех, что скрылись в тесноте на ступенчатом хребте.

Долго, пристально, бесконечно смотреть друг на друга люди могут лишь в одном случае. Это очень редко. Обычно же глаза встретившись, по какому-то негласному уговору торопятся разойтись: задержаться немного, еще чуточку — и врозь, по делам, по магазинам, на потолок. И вообще избегают люди смотреть друг другу в глаза. Почему?

Да просто некогда. Ни к чему. Нецелесообразно. А взору нужна подвижность. Фиксация — тяжелая нагрузка, насилие над вниманием — вызывает оцепенение, гипноз.

Но почему так тягостен, так неудобен чей-то чужой, неотрывный взгляд, почему он чувствуется даже как бы спиной, почему вызывает недоумение, неприязнь, раздражение? Вам неуютно, хочется спрятаться, вас пронизывают, ощупывают…

Хотя у некоторых животных взаимное созерцание тоже входит в ритуал любви, в основном оно не означает ничего хорошего. «Я тебя сейчас съем». — «А это посмотрим, кто кого». — «Посмотрим». — «Посмотрим». Драматична психологическая борьба, застывают друг против друга два петуха или два кота, — ситуация, напоминающая эпизод из известного фантастического романа, где два гипнотизера, добрый и злой, вздувая на лбу жилы и обливаясь потом, сцепляются взглядами в мертвой схватке: кто; кого перегипнотизирует. Точно так ведут себя, выясняя свои мужские отношения, самцы гориллы. Кто-то из соперников не выдерживает и опускает голову, признавая себя подчиненным. Все интеллигентно, без физического насилия. С гориллой можно прекрасно поладить, если не смотреть ему в глаза, он этого органически не выносит.

Говорят, что звери вообще боятся человеческого взгляда, что самого злобного пса можно усмирить, если поймать его взгляд и с абсолютной уверенностью двигаться прямо на него… В некоторых случаях мне самому удавалось таким образом успокаивать разошедшихся злыдней, но трудно сказать, что же в этом случае на них действует — сам ли взгляд или просто необычное поведение.

Еще неизвестно, насколько собака различает выражение человеческого лица. Собака редко фиксирует взгляд, очевидно, для нее это нецелесообразно, она ведь преследователь движущегося. Если собака на что-то долго смотрит, то впадает в оцепенение — род гипноза, зафиксированный у некоторых пород в стойке. А вот кошки животные-поджидатели, те могут смотреть долго, кота не пересмотришь. Кошки и друг на друга долго глядят, застыв, и на добычу — завороженно.

Мы опять, на ином уровне, подошли к физиономике, к тому, о чем шла речь и в главах о психических типах, и о гипнозе.

Чем выше по эволюционной лестнице, чем ближе к человеку, тем больше сигнальное значение физиономии, тем тоньше различается выражение глаз. Уже в конце первого месяца жизни маленький гамадрильчик различает выражение физиономии своей мамаши, а если воспитывается людьми — то людей. Скорчите ему гримасу — испугается. В пять месяцев он уже знает, что смотреть на морду вожака нельзя, можно только на портрет или по телевизору. А что делает человеческий малыш, испугавшись или застеснявшись? Отводит глаза, прячет лицо.

Младенец человека, как и обезьяныш, реагирует на физиономию уже с конца первого месяца жизни, пытается общаться и с куклами, если их физиономии достаточно напоминают человеческие. Нормальный малыш четырех месяцев ответит улыбкой на улыбку или доброе выражение и заплачет, если посмотреть на него строго. Это, конечно, чисто инстинктивная реакция. По моим наблюдениям, младенцу нравятся движения рта (он пытается им подражать) и не нравятся движения бровей и век. Если вы стояли у клетки макаки или шимпанзе и эти особы пытались вас напугать, вы поймете, в чем дело.

Судя по всему, мимика, особенно глазная, играла в первобытном общении выдающуюся роль. В нашем общении она оттеснена речью, смещена на безотчетный уровень, но все же громадное богатство сохраняется. Мимическое обучение и тренировка идут всю жизнь, и уже трудно разобрать, что здесь врожденно и инстинктивно и что — результат усвоения, социальной передачи. Будет ли итальянец, родившийся и выросший в Норвегии, оживленно жестикулировать? Представители взаимоудаленных культур при встрече первое время испытывают трудности в понимании мимики. У некоторых индейских племен в обычае полное подавление мимики, маскообразность. У японцев — загадочные ритуальные улыбки. Китайцы, глядя на европейских туристов, удивлялись, почему те все время сердятся: так они толковали поднятие бровей, европейский жест удивления. А белые миссионеры приходили в ужас от «черного смеха», которым некоторые племена Африки выражают свой гнев.