Михаил Бейлькин - Медицинские и социальные проблемы однополого влечения

– Понимаете, он пришёл домой от своего друга с совершенно жёлтым лицом!

– Ну и что?

– Неужели не ясно? Они же до печёнок друг друга достают!!!

Буду рад прочитать в следующей книге Дмитрия Лычёва, что его “лавер” вызвал у него не только “эффект клизмы”, но и “печёночный эффект” . Такое преувеличение несёт определённую смысловую нагрузку: если Костя способен совершать в постели геркулесовы подвиги, то, следовательно, он, Дима, того стоит. “Если уж такого супермена мне довелось заарканить, значит, я и сам парень не промах!” Повторюсь: в основе подобного мышления лежит комплекс неполноценности, заставляющий искать доказательств собственной значимости не в себе, а в достоинствах любовников.

И тут же, в обход всяческой логики, позабыв всё сказанное прежде, Дима напрочь перечёркивает столь ценную для него мужественность Константина: “Я ставлю его в позу кочерги. Пусть уезжает от меня женщиной. Констанцией”.

Комизм собственных слов прошёл мимо внимания автора “(Интро)миссии”. Костя же, чистая душа, даже и не подозревает, что его безжалостно вычеркнули из списка мужчин. Распознать мстительные чувства, вложенные Димой в половой акт, ему и вовсе не дано.

Недоумевают и читатели: бесконечная погоня Димы за “сексуальными гигантами”, доставляющая ему массу болезненных ощущений, хоть и нелепа с точки зрения здравого смысла, всё же может быть объяснена его комплексом неполноценности. Но зачем же при этом поливать любовников грязью?!

Вот, скажем, описание соития с Денисом, обладателем члена устрашающей величины: “Я сидел в машине и лизал Дениса под "Бурные воды" Дитера Болена. Музыка способствовала минету, оставалось только ждать этих самых бурных вод, которые звал своим педерастическим голоском Томас Андерс. <���…> Денис привстал, развернул меня и по сантиметру принялся запихивать свой килограммовый бифштекс. "Ю май хард, ю май соул", – стонал Томас Андерс, когда меня разрывали на части. Да, эта штука вполне способна вынуть из меня хард и вывернуть наизнанку соул. В глазах потемнело. Диск "Модерна" заканчивался. Вспомнив, что Денис начал с первой песней, и кончает сейчас на последней, я сообразил, что эта образина торчит во мне уже больше получаса. <���…> Боясь упасть, я сел на импровизированную кровать и не заметил, как провалился в пустое пространство”. Словом, Дима “вырубился”. Погнавшись за острыми ощущениями, он нарвался на пытку, которой сам же и не выдержал.

Прояснится ли суть этого эпизода, если читатель узнает, что прежде чем стать “образиной” и потенциальной “шлюхой” , Денис был объектом восторженного поклонения Димы, объединяя в одном лице две ипостаси: гиганта и античного бога? Что, поскольку он служит армейским связистом, то ассоциируется с Гермесом, вестником богов? Как проводник душ умерших, этот бог близок Адонису. Член Дениса так велик, что ассоциируется с божественным жезлом. Поначалу Дима даже не решается на жертву новому богу: “Прости, Денис, но я не смогу” . И всё же жертва принесена и награда ( “невиданный доселе кайф” ) получена. Увы, подобно Косте, очень скоро “Гермес” оказался низвергнутым богом. Его божественный жезл, так недавно вызывавший у Димы радостное изумление и почти религиозный экстаз, превратился в тошнотворный “килограммовый бифштекс”.

Всё дело в том, что “любовные” увлечения Лычёва непременно складываются из двух фаз: вначале обожествления, а затем развенчания и унижения любовника.

Само по себе это не ново: любовь часто сопровождается разочарованием. Другое дело, что у большинства людей охлаждение наступает постепенно и воспринимается ими как грустная, а порой и трагичная утрата. Писатели положили немало сил, чтобы исследовать психологические корни угасания любви. Скажем, творчество Франсуазы Саган посвящено, в основном, именно этой теме.

То, как неумело и неубедительно описана смена обеих фаз “любви” в книге Лычёва, симптоматично. Дело не в том, что автор далёк от знаменитой француженки по уровню мастерства. Главное в другом: обе фазы его любовных увлечений так скоротечны, так изначально предопределены и взаимосвязаны, что проследить границу между ними попросту невозможно.

Этот феномен имеет своё психологическое объяснение.

Процесс обожествления (так же, как и непомерное преувеличение сексуального могущества полового партнёра) – невротический способ смягчить комплекс собственной неполноценности. Развенчание любовника служит той же цели. Потребность в самоутверждении ведёт к третированию окружающих. Дима презирает еврея, соседа по палате, приписывая “жидёнку” малые размеры члена, хотя тот и не думал демонстрировать свои гениталии кому бы то ни было. Он презирает “старпёров” – пожилых пациентов госпиталя, злорадствуя по поводу смерти одного из них, хотя никогда не видел его. Невротику Лычёву надо, чтобы список презираемых им людей постоянно пополнялся и расширялся.

Любовная история Кости заканчивается тем, что Дима даёт ему ложные адрес и номер телефона. Совершается тройной обман: Лычёв вводит в заблуждение Костю, читателей и, главное, себя самого.

Разобравшись, в конце концов, в его психологических вывертах и парадоксах, Костя с горечью убедится в том, что поверил эгоисту и истерику, погрязшему во лжи. Такой вывод, справедливый, увы, для весьма многочисленной прослойки геев, огорчит юношу. Другое дело, что, сделав своё грустное открытие, он всё же вряд ли станет гетеросексуалом. Так уж устроен мозг “ядерного” гомосексуала. Поверим, что с новым любовником Косте повезёт больше, чем с первым.

Что же касается Димы, то, объясняя свой поступок заурядностью своего якобы гетеросексуальногопартнёра, на самом деле он имеет в виду нечто противоположное – “разоблачённую” гомосексуальностьКости. Гей, даже наделённый сказочной половой неутомимостью, не может служить Диме гарантом его достоинств (такова уж логика невротического мышления, в котором комплекс неполноценности обусловлен интернализованной гомофобией и неосознанным презрением к собственной гомосексуальной ориентации). Правда, было бы ошибочным утверждать, что он сомневается в своей гомосексуальной идентичности и отвергает её.

Нетрудно заметить распространённость этого явления, уже отмеченного нами при анализе поведения персонажей, изображённых Болдуином. Подобный парадокс возник отнюдь не в наши дни. Бессчётны варианты его проявления. Судя по любовным посланиям и в какой-то мере по творчеству великого Микеланджело Буонарроти, он, боготворя красоту и мужественность, всякий раз обрекал себя на любовь к тому, кто был антиподом гомосексуальности. Представьте: гомосексуал, который из всех возможных объектов способен полюбить только гомофоба! Микеланджело встретил всё-таки того, кто, не будучи гомосексуалом, терпел его любовь, не женясь до 38-летнего возраста. Томмазо Кавальери, возможно, с благодарностью читал сонеты, написанные в его честь: