Анжела Варданян - Этюды по детскому психоанализу

Здесь можно добавить: все начинает становиться на свои места. Главное, Гайк обрел свое «Я». Он теперь говорит на двух языках свободно. Его устремленность в будущее базируется на прочной основе. Он полон нетерпения и не скрывает, что торопит родителей с переездом на другую квартиру.

И я уверена, что это не тревога расставания, а реальное желание прервать затянувшееся для него прощание. Он спешит домой. Его ждет брат. «Он без меня соскучился».

О консультации просила тетя мальчика, описывая его поведение, типичное для ребенка-психотика. «У него это началось недавно и все ухудшается».

Звонок в дверь был заглушен воплями ребенка. Открыв, я увидела женщину средних лет, пытающуюся втащить на порог ребенка лет 6, который отчаянно сопротивлялся. В этой баталии участвовали трое: две женщины – одна спереди, другая сзади – пытались сдвинуть с места вопящего и упирающегося мальчика. Они его тянули, толкали, уговаривали и умоляли. Сцена затягивалась. Бабушка наконец одной ногой вступила в прихожую и тянула за руку вопящее тело ребенка. Тетка пыталась подтолкнуть ребенка в спину, мягко уговаривая: «Ты же согласился прийти».

Монотонность вопля не выражала ни отчаяния, ни агрессии. Словно кто-то нажал на кнопку, и она издает сигнал. Такую же механичность выражало застывшее в вопле лицо-маска. Рот вопил на одной ноте, тело упиралось, отталкивало.

Утомленная борьбой бабушка явно пришла в отчаяние. Ее беспомощный вопрос «Что делать?» позволил мне вступить в действие.

– Что такое? – спросила я и, предложив подождать, не заставлять его, вошла в кабинет и, взяв ведерко с «Лего», вернулась к ним. Я обратилась к мальчику, вложила в его руку ведерко (он стоял в той же позе) и, взяв его за другую руку, сказала: «Иди за мной, посмотри все комнаты, не бойся, здесь нет ничего страшного. Если не понравится, уйдешь».

Он молча переступил через порог, но, остановившись у открытой двери кабинета, произнес:

– Хочу домой! – и снова вопль.

Женщины вошли в кабинет. Он же, стоя у двери с ведерком, монотонно продолжал с небольшими паузами:

– Хочу домой! – но напор вопля слегка ослабел. Бабушка, воспользовавшись паузой, быстро уселась в кресле, женщина – в другом, поодаль, а я стояла напротив мальчика, который, войдя и поставив ведерко у ног, все нудил: «Пойдем... хочу домой», – но уже не так громко.

Я вновь обратилась к нему:

– Ты пойдешь домой, конечно! Если не хочешь со мной разговаривать, это твое право. Но твоя тетя звонила мне, и ты это знаешь. Они очень беспокоятся, не знают, что с тобой происходит. Раз уж ты с ними пришел, дай им возможность рассказать, что произошло. А ты займись чем-нибудь. Вот игрушки, бумага, фломастеры. Можешь послушать, можешь поиграть.

Стоя напротив меня, он не выражал ни малейших признаков заинтересованности – абсолютно непроницаемое лицо, безучастная поза. Этот не по годам крупный ребенок был словно лишен эмоциональности.

– Выбирай, чем хочешь заняться, – повторила я и устроилась на диване напротив бабушки.

Он продолжал стоять, потом начал медленно ходить взад-вперед на цыпочках, затем встал за спиной бабушки лицом к стенке и так застыл.

– Давно это так? – спросила я бабушку.

– Чем дальше, тем хуже. А что, вы тоже так думаете?

– Как? – уточнила я.

– Ну... – протянула неопределенно бабушка.

Возникла пауза. Женщина в кресле тоже молчала.

– Я пока ничего не думаю, так как пока ничего не знаю, кроме того, что вы мне сказали по телефону – что вашей дочери нет в городе и поведение внука внушает вам опасения. Но давайте начнем сначала, о том, что было до того, как ваш внук родился, о его родителях, об их браке, беременности; о том, почему внук с вами, о вас.

Слушая бабушку, я наблюдала за мальчиком. Он не притронулся ни к одной игрушке. Он лишь менял свое место в пространстве, лишь несколько раз проронил словно для себя «пойдем... домой...», но неназойливо, осторожно и даже слегка отстраненно.

Эмоционально насыщенная речь бабушки была полна субъективных устоявшихся оценок и суждений в отношении фактов, ситуаций и персонажей группы, представляющей две семьи.

Эта уставшая, обремененная заботами и ответственностью симпатичная женщина средних лет страдала от чувства вины («Я же понимаю, что не могу заменить ему маму!»), скрытой агрессии («Я же говорила» или «Я боюсь, когда они его забирают»).

Краткое изложение ее рассказа, дополненное уточняющими вопросами, позволит понять историю мальчика и причины изменений его состояния, ныне напоминающего аутизм и имеющего психотическую симптоматику.

Мать мальчика (младшая дочь в семье бабушки) – яркая, способная, общительная, интересная. Очень активная. Влюбилась до беспамятства в отца мальчика («Они такие разные. Я знала, что ничего не получится, но разве они слушают?»). Мать не препятствовала браку дочери («слишком ее люблю»), отец тоже не вмешивался, чтобы не обидеть дочь.

Отец ребенка всегда был «гадким утенком» в своей семье. Молчун, никогда не понять, о чем он думает, что хочет («Я до сих пор не верю, что он способен объясниться в любви, любить»).

Бабушка по отцу – авторитарный деспот. Она не препятствовала браку сына («Еще бы, такую девочку получил! Она же солнце, полное жизни и любви!»).

Участия в жизни молодых и внука семья отца практически не принимала. Дед (отец отца) умер рано, и всю свою привязанность свекровь подарила младшему сыну. А отец ребенка для нее что есть, что нет.

Молодая пара поселилась в семье родителей жены. Ничто не омрачало жизнь молодоженов. Беременность наступила не сразу (спустя 2 года), но оказалась желанной только для мамы ребенка. «Он (отец ребенка) отнесся к этому так, словно его это не касалось».

С рождением ребенка молодые как бы охладели друг к другу. «Она (дочь) наконец стала понимать, с каким эгоистом связала свою жизнь».

Роды были несложные, ребенок родился нормальным, развивался хорошо, но условия ухода были тяжелыми (годы блокады и энергетического кризиса), молодая мама впала в легкую депрессию. А отец ребенка через некоторое время (мальчик едва начал ходить) ушел жить в дом к своей матери. К ребенку не проявлял никакого интереса.

Вскоре он уехал на год за рубеж, оставив жену с ребенком без средств к существованию. («Можно подумать, до этого содержал! Так, периодически что-нибудь зарабатывал, в основном мечтал и овладевал новой специальностью».)

Еще через год, когда мальчику исполнилось три года, его отец вернулся: хотя карьера за рубежом была достаточно успешной, жизнь на чужбине оказалась для него неприемлемой. Отношения так и не наладились, и они решили окончательно расстаться.