Александр Моховиков - Суицидология: Прошлое и настоящее: Проблема самоубийства в трудах философов, социологов, психотерапевтов и в художественных текстах

Наконец-то! Наконец, все было окончено. Мне оставалось только снова приняться за свою работу с еще большим жаром, чем прежде, чтобы мало-помалу отогнать от себя маленького покойника, который забился в складки моего мозга и призрак которого утомлял меня своими огромными, неподвижными глазами. Однако на другой день я получил целую пачку писем: одни были от жильцов моего дома, другие — из соседних домов; одно с первого этажа; другое со второго; третье с третьего. И так далее; одни в полушутливом тоне, как бы стараясь прикрыть напускною шутливостью, искренность просьбы; другие грубо наглые и безграмотные; но все клонились к одной и той же цели, а именно получить от меня кусок роковой и приносящей счастье веревки. Среди подписей, должен сознаться, больше было женских, чем мужских; но не все они, поверьте, принадлежали людям низшего и грубого класса. Я сохранил эти письма.

И тогда внезапный свет пролился в мой мозг, и я понял, почему мать так добивалась от меня этой бечевки и в какой торговле она надеялась найти утешение.

Жильберту де Вуазену

«Когда вы получите это письмо, дорогой друг, меня больше не будет в живых. Запечатав его и передав моему верному Франсуа, который сейчас отнесет его вам, я выну из ящика того самого стола, за которым пишу, свой револьвер и лягу на диван. Там меня и найдут мертвым. Я надеюсь, что брызнувшая кровь не слишком испортит восточный ковер, которым он покрыт. Если шелковистый пурпур его шерсти не будет очень поврежден, примите его на память обо мне; вам нравились эти цвета, зловещие и матовые, и благородный персидский ковер.

Хотя вы и наименее любопытный из всех друзей, вы все же, без сомненья, захотите узнать, почему я кончаю с собой. В самом деле, я еще молод, богат, здоров. Во мне нет никаких душевных или телесных недостатков, которые заставляют искать смерти; разве что некоторая склонность к меланхолии, некоторая незанятость. Но разве у меня недостаточно возможностей, чтобы рассеять эту склонность средствами, которые я мог бы разумно и с успехом применить? Разве чтение, путешествия, дружба — не те радости, которые помогают нам жить? Конечно, да, и тем не менее я сейчас умру.

Если бы у меня были романтические вкусы, и я хотел бы из посмертного кокетства заинтриговать верного и испытанного друга, ничего не было бы проще, как заставить предположить, что меня побудили к такому поступку таинственные причины страстного или трагического, по моему выбору, характера. Но я не любитель этих замогильных осложнений и предпочитаю, поэтому попросту изложить вам обстоятельства, которые подготовили принятое мною несколько времени тому назад решение, по-видимому, столь странное, которое я сейчас выполню.

Есть люди, дорогой мой, которые убивают себя из-за любви или скуки, малодушия или отвращения, вследствие тщеславия или из жажды справедливости. Так вот, я не следую ни одному из этих побуждений. Я ни перед кем не виновен и не собираюсь никого удивлять... Я не поддаюсь ни страху, ни отчаянью. Жизнь моя вполне терпима. Ничто меня не тяготит и не угнетает. Наоборот, я сейчас даже обладаю очаровательной возлюбленной, и тем не менее, закончив это письмо, я убью себя там, на диване, на прекрасном персидском ковре, темный пурпур которого пленяет мой взор.

Это странно, не правда ли? Тем более что я не пьян и не безумен. Я сказал бы даже: то, что я собираюсь сделать, кажется мне вполне разумным и естественным, хотя я не вижу в том никакой пользы. Несмотря на это, я чувствую, что не могу поступить иначе. Это кажется мне столь же неизбежным действием, как дышать, — действием простым и необходимым. Вся моя жизнь была лишь скрытым к тому приготовлением. Такова, очевидно, моя судьба...

Мы очень часто принимаем внешние совпадения, сопровождающие наши поступки, за их причины. Рассуждая таким способом, я мог бы выставить причиной моей смерти женщину, так как указания относительно того, что во мне происходит и в чем заключается мое, сказал бы я, предназначение, обнаружились в присутствии женщины; но, по правде сказать, она играет в этом не большую роль, чем камни мостовой или деревья пейзажа, и если я вызываю в этот момент ее образ, то отнюдь не затем, чтобы вмешать ее в то, что со мной случилось, но потому, что мне приятно вспомнить в последний раз ее прелесть и красоту...

Особа эта как раз и есть та очаровательная возлюбленная, о которой я только что упомянул. Ее зовут Жюльета. Она француженка. Ее сестра замужем за американцем. Я встретился с ними в прошлом году на Босфоре, где проводил лето. Я жил в Терапии, они тоже. Меня представил им один общий знакомый. Мы понравились друг другу — Брауны (назовем их хотя бы так), Жюльета и я. Мы жили в одном отеле и встречались каждый день.

Я впервые обнаружил нечто однажды после полудня в начале сентября. Было слишком жарко, чтобы ехать в Стамбул, и мы уговорились отправиться все вместе в коляске в местность, называемую Поль Хане, что значит Долина Роз. Это живописная долина, на некотором расстоянии от Терапии и Биюк-Дере. Там, в тени деревьев, находится маленькое турецкое кафе, где на террасе можно хорошо отдохнуть в прохладе, под шум фонтанов, попивая великолепный кофе и куря душистые папиросы.

Мы сидели вокруг маленького столика, Брауны, Жюльета и я, лениво прислушиваясь к шепоту воды и листьев и грызя фисташки и турецкие сласти, когда вдруг я ощутил что-то неизъяснимое. Говоря «неизъяснимое», я употребляю самое точное выражение. Нечто значительное и почти неуловимое произошло во мне. Возникло какое-то неопределенное и непосредственное чувство, смешанное с уверенностью, что с этого момента я перестал быть тем, чем был до сих пор. Желая скрыть свое волнение, я поднес чашку к губам, но с такой неловкостью, что Жюльета рассмеялась и спросила меня, что со мной.

Этот смех был волшебным знаком, рассеявшим мое смущение. Что за глупость! И как я не понял сразу, что то, что я почувствовал, была просто-напросто любовь? Разве это не было естественным объяснением того состояния, в каком я находился? Я был влюблен в эту самую очаровательную молодую женщину, которая сидела тут же и смех, который сливался с шепотом ручьев и листьев, в маленьком кафе Долины Роз, где ее светлое лицо казалось тоже цветком...

Такое объяснение меня успокоило. В состоянии влюбленного не было ничего, что могло бы мне быть неприятным, так как не было никаких оснований предполагать, что Жюльета ответит неблагосклонно на мое чувство. Она была замужем, но я знал от ее зятя Брауна, что она плохо жила с мужем. Брауны взяли ее с собой путешествовать именно для того, чтобы избавить ее от мужа, который к тому же не слишком дорожил ею. Мне оставалось только открыть ей свои чувства. В удобных случаях не было недостатка.