Александр Моховиков - Суицидология: Прошлое и настоящее: Проблема самоубийства в трудах философов, социологов, психотерапевтов и в художественных текстах

Философы говорят о «плохо сформулированных проблемах», которыми мучается человечество: чего стоит вопрос о первичности сознания или материи! По сути дела подобные вопросы предъявляют разуму задачи, не то что принципиально ему недоступные, а, выражаясь бюрократическим языком, разуму неподведомственные. Норма (если здесь вообще допустимо понятие нормы) — это своеобразное чувство или «переживание осмысленности». Психологическим подтверждением этого тезиса является ощущение утраты, которое испытывает человек в состоянии экзистенциального кризиса. Не «не было и нет», но «было и отнято».

Смысл жизни является такой же данностью, как и сама жизнь. Жить — это значит в той или иной мере переживать осмысленность как таковую без доказательств и обсуждения. В этом отношении смысл жизни — такая же неопределимая категория, как «точка», «плоскость» и, если угодно, время. Блаженный Августин как-то воскликнул: «Что же такое время? Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время, если бы я захотел объяснить спрашивающему — нет, не знаю» 66. Слово «время» легко поддается замене на «смысл жизни»: миллиарды людей на земле живут и действуют так, как будто они понимают смысл своего существования. Но стоит величайшим, известнейшим, умнейшим из смертных начать рассуждать (объяснять другим), и мудрейший из гениев попадает в круг навязчивых, повторяющихся мыслей, которые были высказаны за тысячи лет до него и, нет сомнения, еще будут высказываться. Очевидно, кто-то наказывает нас за попытку проникнуть с помощью разума и слова в то, что нам уже известно из иного источника.

«Бессмысленность», или, вернее, «бессмыслица жизни», несколько лучше объясняемая словами, столь же недоказуема: это преимущественно эмоциональное переживание. В каждую данную минуту сотни тысяч людей в мире переживают чувство бессмысленности жизни. Ни «оптимиста», ни «пессимиста» не переубедить.

Иные, часто недоступные сознанию силы заставляют менять розовые очки на черные и наоборот. Нечто иное, исходящее изнутри, заставляет нас «переключить» наши чувствования. Преуспевающий герой рассказа Чехова, целиком погруженный в житейскую суету, внезапно просыпается в холодном поту от осознания того, что его жизнь прошла и в этой жизни не было смысла. Лев Николаевич Толстой ощущал в себе экзистенциальный надлом, развивающийся, подобно медленно прогрессирующей болезни, главными симптомами которой были навязчивые вопросы: «А зачем?», «А потом?» («Исповедь»).

Клод Леви-Стросс считал основной «полярностью» человеческого мышления понятия «жизнь» и «смерть». Даже свет — тьма, не говоря уже об инь — ян или фроммовской биофилии — некрофилии — нечто производное. Между этими полюсами нет переходных ступеней, нет пространства; движение от одного к другому дискретно, как прыжки элементарной частицы. Эта «основная полярность» задает точки отсчета. Для человека, переживающего осмысленность жизни, отправная точка — жизнь. Человек, переживающий бессмысленность существования, имеет точку отсчета — смерть.

Не во фроммовском «некрофилическом» или фрейдовском духе одержимость Танатосом. Отношение к смерти всегда двойственно, амбивалентно. Взгляд на похоронную процессию «со стороны» — это соединение страха и любопытства. Вокруг кладбища или лобного места сконцентрировано мощное психологическое поле, где силы притяжения и силы отталкивания действуют одинаково сильно. «Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю» (А. С. Пушкин. «Пир во время чумы»). Серьезная проблема состоит в том, что в процессе развития экзистенциального кризиса неминуемая смерть неизбежно будет казаться привлекательной. Человек в состоянии кризиса говорит о жизни (и то до поры), но думает о смерти. Вопрос о смысле и значении индивидуальной смерти остается стержнем, вокруг которого совершают свое круговращение вечные мысли о мертвой и холодной вечности:

Эти строки написал поэт, которого в целом трудно упрекнуть в излишнем пессимизме, — Афанасий Фет. Вопрос о смысле жизни теснейшим образом связан с психологическими проблемами людей, находящихся на грани суицида. Евгений Трубецкой писал: «Речь идет не о том, может ли жизнь (какова бы ни была ее ценность) быть выражена в терминах общезначимой мысли, а о том, стоит ли жить» 67 .

В большинстве учебников по психиатрии среди признаков угрожающего суицида упоминаются «горькие сетования о бессмысленности жизни» 68и тесно связанные с ними ощущения безнадежности 69. И мы не должны удивляться, что Лев Николаевич Толстой, задумавшись о тщете существования, в конце концов был вынужден прятать веревки и галстуки и не брал с собой на охоту ружья... Экзистенциальному кризису сопутствует интенсивная психическая боль, с которой нелегко справиться. Самоубийство — радикальная «анестезия».

«Мне смерть представляется ныне

Домом родным

После долгих лет заточенья», — пишет автор «Спора разочарованного со своей душой».

«И возненавидел я жизнь!» — восклицает Екклесиаст (2, 17). — «И ублажил я мертвых, которые давно умерли, более чем живых, которые живут доселе; а блаженнее из обоих тот, кто еще не существовал, кто не видел злых дел, какие делаются под солнцем» (4, 2-3).

«Измучен всем, я умереть хочу», — заявляет Шекспир (Сонет 66. Перевод Б. Пастернака).

«Мысль о самоубийстве была естественным продолжением моих рассуждений», — признается Л. Н. Толстой в «Исповеди».

Двойственное отношение к неизбежности смерти выражено в стихах Райнера Марии Рильке:

Человек вне ощущения «притяжения смерти» инстинктивно полагает, что смысл его жизни слагается из мелких «смыслов» либо «осмысленностей» его повседневных действий, в эмоциональных связях и взаимоотношениях с другими людьми, наконец, в «плодах трудов». Он никогда не производит этого арифметического суммирования, предчувствуя, что подобная процедура ведет к катастрофе. Смысл жизни не слагается из смысла поступков. Так же как бесконечность не является суммой отрезков пространства, а вечность — времени. Это ясно всякому задумавшемуся. И практика обыденной жизни состоит не в решении экзистенциальной проблемы, а ее игнорировании. Человек вне кризиса ощущает свой путь как прямую линию, направленную вперед и вверх. Кризис сгибает эту прямую и превращает в замкнутый круг. Ощущение цикличности, повторяемости, отсутствия реального движения — одно из самых характерных для кризиса личности. Ветер, возвращающийся на свои круги, солнце, спешащее к месту своего восхода, неизбежная смена поколений и — забвение... В конечном счете, замыкается и гигантский круг Мироздания: