Ханс Дикманн - Юнгианский анализ волшебных сказок. Сказание и иносказание

Подобной опасности зачастую можно избежать, устраивая второе интервью после соответствующего анализа первого интервью и полученной в нем информации.

Необходимость глубинной диагностики в психологических терминах на основе динамического наблюдения, и исключения случаев, не подходящих для аналитического лечения, требует, чтобы аналитическая психология устраивала первоначальное интервью перед началом самого аналитического лечения. Соответственно, сама проблема, с которой мы сталкиваемся, заключается не в том, должны мы или нет проводить первоначальное интервью или воздерживаться от него, а, скорее, в том, каким образом сам пациент может получить благоприятную возможность для большего возможного раскрытия автономной динамики его психического в этой ситуации. Одновременно также важно определить, каким путем доктор может получить необходимые факты жизненной истории пациента и его текущего состояния.

В 1966 году проблема первоначального интервью была предметом обсуждения в течение нескольких встреч Берлинской группы по изучению аналитической психологии, и ряд первоначальных интервью был проведен согласно выработанным группой постулатам. В это время мы действовали на основе предварительного различения между двумя главными областями: 1) наблюдением пациента аналитиком и 2) содержанием заявлений пациента. Что касается наблюдений аналитика, то наиболее ценными оказывались внешность и поведение пациента, далее возникающие отношения связи переноса-контрпереноса, и, в третьих, легко наблюдаемые симптомы, т. е., депрессивное или маниакальное настроение, смущенность, трудности в концентрации внимания, лингвистические проблемы, тики и т. д.

В отношении второй области — содержания коммуникаций пациента — то здесь все планировалось так, чтобы первоначальное внимание уделялось только тому, с чем у пациента возникала спонтанная связь. Во всех случаях мы намеревались избегнуть нарушений спонтанного самораскрытия пациента. Никаких побочных вопросов (отвлеченные вопросы, кажущиеся важными, задавались в конце интервью). Использовалась инструкция, содержавшая пять пунктов, которые отрабатывались так, чтобы составить содержание протокола. Первый пункт представлял симптомологию: в добавление к легко различимым симптомам (легко наблюдаемым) суммировалось то, что пациент спонтанно говорил о себе, а также какие наблюдаемые или подозреваемые симптомы не упоминались пациентом.

Затем мы рассматривали продолжительность и видоизменение симптомов, равно как и описание синдромального характера симптомов, т. е. компульсивных мыслей и действий. Здесь также наш вопросник был ограничен спонтанным материалом, и мы избегали спрашивать об иных — возможно латентных — симптомах.

В-третьих, рассматривалась ситуация, способствующая усугублению положения. Здесь мы тем же самым образом давали пациенту возможность самому описывать, что привело его к необходимости обратиться за лечением, поскольку пациенты имеют обыкновение избегать болезненных вопросов или отвечать на них неконкретно. Мы также не вдавались в ненужные детали. Из всего относимого к значимому мы выбирали то, что выглядело наиболее значительным и выдающимся для пациента, например, то, как он переживал себя в соответствующей ситуации. В том случае, когда пациент не упоминал об усугубляющей симптомы ситуации мы просто помечали этот пропуск в протоколе. Не было случаев, когда мы спрашивали об усугубляющей ситуации как таковой, скорее, мы тщательно обдумывали, может она или нет быть выяснена из замечаний самого пациента. С точки зрения аналитической психологии это рассматривалось как выражение неразрешенной полярности амбивалентного конфликта.

В-четвертых, мы оценивали текущую жизненную ситуацию. Здесь также само описание предоставлялось пациенту и отдельно отмечались значимые точки, в особенности, лакуны, пропуски (т. е. то, что пациент, скажем, не говорил о своей женитьбе или о своей финансовой ситуации). Прежде всего мы стремились избежать опасности получения «отчета», лишенного существенной психической динамики.

В-пятых, выяснялось происхождение тех или состояний. Мы обращались сюда, только если сам пациент спонтанно упоминал об этом или если в процессе интервью возникала ссылка, позволявшая говорить о наследственном материале. Особое внимание уделялось семейным вопросам с целью констеллирования архетипических паттернов. Какая проблема изначально доминировала в семейном роде и, таким образом, не являлась сугубо личной? Более того, мы не оказывали исключительного интереса младенческому периоду жизни, скорее, мы обращали внимание на сам путь, на способ, с помощью которого пациент перерабатывал опыты пороговых (лиминальных, или едва воспринимаемых) ситуаций развития, как он увязывал их друг с другом (как, например, поступление в школу, наступление половой зрелости, и т. д.).

Принимая в расчет эти позиции, мы затем провели серии первоначальных интервью. Обнаружили, что оказалось возможным получить дифференцированные диагнозы в отношении симптоматологии, типологии и структуры без выяснения всех возможных фактов, задавая лишь минимум вопросов. Более того, мы оказались в состоянии ответить на прогностические вопросы, связанные с принятием решения о том, подходит ли тот или иной пациент для аналитической терапии. Далее, мы решили в дальнейшем отказаться от дифференцирующего прогноза, так как подобный прогноз — удачный, средний или неудачный, — кажется сомнительным не только в индивидуальных случаях, но также и потому, что статистические исследования в этой области не дают релевантных результатов (Duhrssen 1972).

В 1967 году появилась детальная работа Аргеландера (Argelander 1967), посвященная первоначальному интервью и во многом подтверждавшая наши позиции. Я считаю, что мы не должны любой ценой отделять наш подход от фрейдовского, особенно в тех моментах, где, фактически, и нет никакого различия, и мы можем принять технику Аргеландера для первоначального интервью и те различия, которые выделяет. В конечном итоге, сюда же относится и техника Балинта, его описание атмосферы первоначального интервью, атмосферы, требующей определенной перцептивной способности со стороны аналитика, которая может быть развита только в процессе опыта, в течение экстенсивной работы с бессознательными явлениями. Первая цель доктора состоит в создании той атмосферы, в которой пациент мог бы выразить самого себя или, по крайней мере, обнаружить себя в той степени, чтобы, в свою очередь, доктор мог быть уверен, что формирует относительно верное суждение о состоянии пациента и его способностях к вхождению в человеческие отношения. Его вторая цель — решение о том, может ли он сделать что-нибудь в этом случае, и если да, то что. Третье, доктор хочет помочь пациенту увидеть, что сама оценка и рекомендации логически вытекают из того, что имело место в первоначальном интервью, и что они соответствуют только тому, что случилось в жизни пациента и что до сих пор продолжает иметь место. С точки зрения пациента, первоначальное интервью должно предложить впечатляющее переживание, которое, будучи полученным здесь, дает счастливую возможность вскрыть причину, понять ее, быть понятым, и получить помощь в видении прошлых и настоящих проблем в новом свете. С этим новым прозрением пациент — и это есть вторая цель — должен быть способен решать, насколько это возможно, каким должен быть следующий шаг и какое решение следует принять.