Самуил Лурье - Муравейник (Фельетоны в прежнем смысле слова)

Лучше всего и лучше всех изображена, конечно, главная героиня: загадочная, презрительная, никаких иллюзий, но сплошная тревога...

Кстати об Ахматовой: как выяснилось, не зря указывала она собеседникам на потолок своей комнаты и ничего важного не произносила вслух. В сборнике "Госбезопасность и литература на опыте России и Германии" (М., 1994) помещен доклад Калугина, достославного генерала ГБ, - как бы обзор Дела оперативной разработки (ДОР), заведенного на Анну Андреевну в Большом Доме в 1939 году. (Трехтомное было дело, почти девятьсот страниц, - где-то оно теперь? Говорят, пропало.) Калугин этот утверждает, что подслушивать Ахматову начали в 1946-м, - стало быть, ей не мерещилось. А вот распознавать стукачей она так и не научилась. Хоть и говорила постоянно той же Лидии Корнеевне: кто-то из наших близких знакомых на жалованье у них... Но знакомых было много. Генерал цитирует донесения о шутках, сугубо личных признаниях, даже о поцелуях... Имена сексотов, однако, не названы - за единственным исключением: "В 1927 году агент ОГПУ Лукницкий доносил..." Был такой плодовитый литератор, а также покоритель Памира. Сочинения, разумеется, забыты, - но пик Лукницкого на карте есть. Этот человек чуть ли не всю жизнь изучал биографию и творчество Гумилева, пламенный энтузиаст. Ахматова с ним подружилась в 1924-м - поддерживала отношения сорок лет - вот и на страницах третьего тома "Записок" Чуковской он мелькает, - неужели правда, что он был агент?

Как же академик Лихачев пишет в предисловии к его книге:

"Писатель Павел Лукницкий своей подвижнической жизнью заслужил искреннее уважение и современников, и сегодняшнего поколения. Я считаю за честь, что учился с Павлом Николаевичем на одном факультете"?

Но текст цитируемого Калугиным донесения частично совпадает с опубликованным отрывком из дневника Лукницкого.

Правды не узнать, пока Большой Дом не отдаст хотя бы часть архива. При нашей жизни это вряд ли случится, момент упущен. Придется довольствоваться тем, что успел раздобыть на Лубянке Виталий Шенталинский. В его книге "Рабы свободы. В литературных архивах КГБ" (М., 1995) собраны документы невыразимо печальные. Тут Бабель, Булгаков, Флоренский, Пильняк, Мандельштам, Клюев, Платонов, Горький... На них идет безжалостная охота, всегда удачная, это понятно: тайная полиция, опираясь на всенародную поддержку, справится с какой угодно литературой. Но эта литература сама кишит стукачами - вот что грустно.

Между прочим, в этой книжке я встретил знакомого. Двадцать семь лет назад "Нева" печатала воспоминания Бориса Дьякова, и я, молодой литсотрудник, что-то такое там сокращал и правил, и с автором здоровался, наверное, за руку: бездарный, противный старик, но несчастный, при Сталине сидел в лагере и убеждения сохранил, и о не сломленной своей вере в правду с наивной такой улыбкой рассказывает.

А у него был агентурный псевдоним - Дятел. Он десятки людей погубил доносами. В книге Шенталинского приведены его письма из лагеря к разным начальникам: за что, дескать, меня тут держат? Я на воле такую пользу приносил, столько-то артистов подвел под расстрел, даже одного директора завода. "Не допустите, чтобы зря была загублена моя жизнь, мои творческие способности. Я могу, я хочу, я должен принести еще большую пользу..."

Не так давно трилогия Дятла "Пережитое" издана стотысячным тиражом.

Письмо XXXVIII

19 июня 1996

С небывалым, так сказать, подъемом играя в ящик (официально выражаясь в урну), кто вспоминает о привидениях? К обезображенному памятнику на петербургском Новодевичьем над могилой Аполлона Майкова - кто положит цветок?

Впрочем, цветок Майкова - настурция, где возьмешь ее в июне? - а памятник и был безобразный, а могила - условная: приблизительно тут погребли нескольких Майковых - где остальные? На поверхности от них ни следа; совсем одинок Аполлон Николаевич, 1821-1897.

Аксаковы в Москве - а в Петербурге Майковы - а в губернском городе С. Туркины. Образованные, хлебосольные семейства, где у каждого - какой-нибудь свой талант. Отец балуется живописью, мать - литературой, дети - как в считалке Хармса: сын - стихотворец, сын - теоретик, сын - академик, сын журналист... Занятные бывали вечера в квартире Майковых (Садовая, 51, напротив Юсупова сада, второй этаж) в половине прошедшего века, и молодой Гончаров там блаженствовал влюбленным Ионычем и в рукописном журнале "Подснежник" впервые блеснул. Когда на этаже разместилась прокуратура Октябрьского района - добропорядочные привидения, конечно, ушли.

Стихи Майкова каждый благовоспитанный до революции ребенок знал наизусть: разумеется, не все подряд, а умильные сельскохозяйственные пейзажи, словно нарочно сочиненные для букварей, календарей, для хрестоматий.

Пахнет сеном над лугами...

В песне душу веселя,

Бабы с граблями рядами

Ходят, сено шевеля.

Там - сухое убирают:

Мужички его кругом

На воз вилами кидают...

Воз растет, растет, как дом...

Вот какая она, жизнь - с точки зрения человека добродетельного, благомыслящего и добродушного: учись, так называемый соцреализм, внемли, вникай!

Взрослые восторгались: как Майков глубок и живописен в антологических стихотворениях, в исторических балладах и вообще как только заводит речь о том, чего никогда не бывает.

Белинский хвалил: в антологическом роде Майков не уступает Пушкину. О драме "Три смерти" Плетнев Погодину писал: "Вот это что-то побольше Лермонтова..." Некрасов, Герцен, Достоевский - не исключено, что и вправду любили эти стихи...

Невероятное разочарование ожидает каждого, кто вздумает перечитать: прескучная трескотня. Школьный здравый смысл, почему-то в рифмах, причем в рифмах довольно скверных.

От долгой жизни, полной труда и тревог, остались две строфы за волшебным зачином:

Мой сад с каждым днем увядает;

Помят он, поломан и пуст,

Хоть пышно еще доцветает

Настурций в нем огненный куст...

Мне грустно! Меня раздражает

И солнца осеннего блеск,

И лист, что с березы спадает,

И поздних кузнечиков треск...

Стихотворение тянется еще долго, надоедая наивностью все сильней, - но первая строчка...

Может быть, это за нее советская идеология как бы вычеркнула Майкова из классики: а не воспевай частную собственность на землю! Сад у него, видите ли, свой.

Вообще-то он дачу снимал - под Сиверской...

Отчасти дилетант, отчасти графоман - однако же целую строчку написал навсегда - разве этого мало?

Но не удостоен юбилея, и на доме напротив Юсупова сада нет имени Аполлона Майкова. Потому что был типичный представитель искусства для искусства, кто же не знает.

Письмо XXXIX

14 августа 1996

Непременно неграмотная, желательно - глухонемая,- от остальных избави поэта Бог: остальные, того и гляди, рано или поздно примутся за мемуары.