Владимир Леви - Исповедь гипнотезера

Лишь один человек вскоре после смерти Лафатера своей громкой известностью едва не затмил его имя.

Сын венского торговца Франц Галль, честолюбивый, глубокомысленный и наблюдательный отрок, заметил, что у двух его однокашников, отличавшихся особой легкостью запоминания, были выпуклые глаза.

Окончив медицинский факультет, он рьяно принялся за изучение мозга. Появились его анатомические работы, в которых мозг впервые был разделен на три главных этажа: нижний — продолговатый мозг, «орган жизненных процессов»; средний — подкорка, «орган склонностей и влечений»; верхний — кора полушарий, «орган интеллектуальных качеств души». Этого было достаточно, чтобы обессмертить имя и лишиться профессуры по обвинению в материализме, но Галль не успокоился. Когда размещение душевных задатков стало для него в принципе ясным, он отдался разработке давно зревшей идеи: череп — одежда мозга, а через одежду можно кое-что прощупать.

У двух венских чиновников, осмотрительность которых доходила до степени невероятной мнительности, на заднебоковых частях темени обнаружились большие выпуклости — так была найдена шишка № 11, орган осторожности, прозорливости и неуверенности. В церкви с удвоенной силой молились прихожане, у которых сильно выдавалась средняя часть темени, — в результате исследований был выявлен орган почтительности и нравственного чувства, а рядом с ним — орган теософии, или богомудрия. У Рабле, Сервантеса, Свифта, Вольтера и многих других людей, отличавшихся особой склонностью видеть все в смешном свете, верхние части боковых сторон головы оказались спереди сильно округленными — шишка № 23, орган остроумия…

И вот карта черепа готова. Здесь и орган кровожадности, и престол физической любви, и знаменитая математическая шишка — все кропотливо обозначено кружками и цифрами. Галль отправляется в турне по Европе с пропагандой новой системы — френологии (френ — значит «душа»). Его лекции вызывают сенсации, одни приходят в восторг, другие обвиняют его в шарлатанстве. Он творит чудеса: ощупывая череп, даже с завязанными глазами, мгновенно определяет дарования, добродетели и пороки, предсказывает судьбу. К нему привели шестнадцатилетнего Шампольона, вундеркинда, который лет двадцать спустя расшифровал египетские иероглифы. Юноша был уже полиглотом, но Галль не знал о нем ничего. Едва прикоснувшись к его голове, вскрикнул: «Ах! Какой гениальный лингвист!»

А вот как проходили френологические сеансы (по записи одного из учеников Галля):

«Несколько минут я слегка надавливал внешние покровы… и отчетливо чувствовал значительное движение и пульсацию в органе самолюбия; такие же движения, хоть и слабые, замечались и в органе тщеславия. Я начал говорить с девочкой, но она была робка и застенчива и сначала ничего не могла отвечать. Оживленные движения в органе самолюбия показывали, однако, что при всей застенчивости орган этот был у нее деятелен. Затем, когда мне удалось расшевелить ее и ободрить, движения в органе самолюбия ослабли, но в органе тщеславия продолжались. Однако как только я заговорил с ней о ее уроках и успехах, снова увеличились движения в органе самолюбия. Я похвалил ее, и движение снова уменьшилось. Результат получался один и тот же, сколько раз я ни повторял свои опыты».

Что добавить к этой фантастике? Что одержимость находит искомое, что вера способна увидеть невидимое, ощупать несуществующее? Это было не шарлатанство, а иллюзия возбужденного разума. Настоящие шарлатаны-френологи появились уже после смерти Галля. Он похоронен в Париже без головы, которую завещал для пополнения своих коллекций.

ЭГО. Из дневника

По мне можно учебник писать: я человек исключительно средний. Только уцепиться не за что; что ни скамей, будет правдой. Но вот беда: не истинной правдой.

Если можно сказать о ком-то, как о представителе определенного темперамента, характера, типа личности, — то это не я. (И не Ты…).

Никто не может быть к себе объективным, но я исхожу не только из самооценок. Сумма данных извне — достаточно велика, чтобы сказать, что характеров у меня много, темпераментов — много, личностей — бесконечно много. И чему же тут удивляться? Если я заявлю, что натура этого человека составлена из крайностей и противоречий, непредсказуемостей и контрастов, — кто усомнится, что это о нем?.. Хрупкость и болезненность, как у всякого ребенка, сочеталась с крепостью и выносливостью, безграничная жизнерадостность — с безмерной тоскливостью; беззаботность с тревожностью, общительность — с замкнутостью, восприимичивостъ с тупостью. В детских, подростковых и юношеских компаниях перебывал во всех положениях и ролях, от вожака до изгоя. Был отличником, отстающим, лодырем, трудягой, шпаной, общественником, хиляком, первым спортсменом, звездой, занудой, в дальнейшем — честным малым и проходимцем, альтруистом и прохиндеем, развратником и аскетом, хапугой и бессребренником. Всему этому, как у всех, соответствовали перемены физиономии. Многосоставный сплав, чьими-то невидимыми руками переливаемый из формы в форму…

Что же дальше?

К чему привели многовековые блуждания? И почему мы о них снова заговорили?

Науки, созданные Лафатером и Галлем, давно причислены к разряду ископаемых. О них редко вспоминают, хотя в некоторых странах френологи и физиономисты под сурдинку кормятся до сих пор — наряду с астрологами и прочей оккультной братией.

Но странное это противоречие мучает и меня: с одной стороны — варварство мысли, наивность квазитеорий, с другой — чудеса проницательности. Прозрения, прорицания. Виртуозная практика.

Или это была дутая репутация, молва, анекдоты?

Нет, я верю, что и Лафатер и Галль были действительно на высоте, как, впрочем, и гадатели и прорицатели всех времен и народов. Ни изощренные комбинации признаков, ни мистические откровения, ни шишки не имели прямого отношения к их успеху. А дело в некоем феномене, широком и многоликом…

Назовем этот феномен человекоощущением. Его можно было бы назвать и психогностикой (от слов <���психэ» — душа и «гнозис» — знание). Или так: психовидение. Тогда человек, так ли, эдак ли проникающий в душу другого, может назвать себя психовизором. Смешновато и страшновато, согласен. Но это есть, было и будет.

«Банкирские дома и конторы Китая в совершенстве усвоили всю методику банков европейских и американских.

Но в одном пункте — правда, весьма чувствительном — китайцам не хватает этой методики: по вопросу определения кредитоспособности и добропорядочности клиента.