Владимир Леви - Исповедь гипнотезера

Как он возник?

Собрались взрослые дяди и тети, преподаватели и психологи, и стали думать: а что может знать и уметь своим умом пятилетний человек? Шестилетний? Восьми?.. Десяти?.. — и так далее. Из того, конечно, что знаем и умеем мы, взрослые дяди и тети. Придумали. А потом стали проверять свои предположения на этих человеках. Стали давать им всякие задания, многим тысячам. Конечно, одни с этими заданиями справлялись блестяще, другие средне, третьи слабо, четвертые совсем нет. И выработали дяди и тети среднюю норму интеллекта для каждого возраста. А потом стали давать эти задания новым и новым человекам, подсчитывать, набирают ли они норму, и это уже был тест. Набрал восьмилетний норму для десятилетнего — значит, умственный возраст его не восемь, а десять. А потом множили этот умственный возраст на сто, делили на настоящий возраст, и получался КИ. Его абстрактная норма — 100.

Вот, собственно, все. Такова самая общая схема рождения теста, а вариантов, процедурных модификаций видимо-невидимо.

КИ стал работать. Его обширную статистику сравнили с жизненной эмпирикой, и получились ожидаемые совпадения: высокий социальный статус, высокая квалификация, интеллектуальная профессия — он высок. Бедность, социальная запущенность, низкая квалификация — он низок. Все ясно. У однояйцевых близнецов — самое высокое совпадение. Но оказалось:

что среди тех, кто имеет КИ порядка 130 и выше, попадаются люди, жизненно вполне заурядные и даже неполноценные;

что среди тех, чей КИ меньше 100 и даже около 70, встречаются люди не только обычного ума, но и блестящие, выдающиеся. Не часто, но все-таки.

Показательность теста — любого — максимальна в массовом масштабе и минимальна в индивидуальном. Можно быть уверенным, что контингент принятых в университет в целом способнее контингента отсеявшихся, но нельзя быть уверенным, что среди провалившихся нет Эйнштейна. Это элементарно, что говорить, но, увы, не все это понимают.

И еще оказалось:

что средний умственный возраст новобранцев, призываемых в армию, равен двенадцати годам (по французским данным);

что КИ сорокалетнего человека, если не делать специальных поправок, в типичных случаях падает до 50, потому что лет после двадцати умственный возраст, по крайней мере по тем показателям, которые измеряет тест, перестает увеличиваться.

Сейчас признано почти всеми, что КИ измеряет только фактически достигнутый уровень интеллекта или умственную подготовленность, причем в довольно узком плане; каков в достижении этого уровня удельный вес природных способностей, а каков — среды, образования, воспитания, — сказать нельзя.

Я лично отношусь к тестам на интеллектуальность с большим уважением и опаской. Свои умственные способности с помощью тестов, например, таких:

— Десять секунд на размышление! Поставьте единицу в том месте круга, которое не находится ни в квадрате, ни в треугольнике, и двойку в том месте треугольника, которое находится в квадрате, но не в круге.

— За пять секунд! Напишите в первом кружке последнюю букву первого слова, во втором кружке третью букву второго слова, в третьем кружке первую букву третьего слова:

— я пытался проверять неоднократно, но с такими плохими результатами, что не выдерживал и бросал в самом начале, чтобы не увеличивать комплекс неполноценности. Я уважаю людей, у которых это получается.

У коллег отношение к тестам варьирует, возможно, тоже в некоторой связи с личными результатами. Все, кроме крайних энтузиастов, понимают, что тест с полной достоверностью измеряет только себя (и то не всегда), и все, кроме крайних скептиков, стремятся использовать их как можно шире. Пусть тест несовершенен и ненадежен, но это уже все-таки что-то известное. Пусть зеркало кривое, зато одно и то же. Какая-никакая, а объективность, количественность… В конце концов мы же ничего не теряем, применив тест, мы же оставляем за собой право с ним не посчитаться…

Это минималистский подход. Максималисты же говорят: пройди мой тест, и я решу, стоит ли с тобой вообще разговаривать.

Я не могу поведать читателю и о сотой доле тестов, которые существуют на сегодня, по той простой причине, что я и сам знаю их в весьма ограниченном количестве. Что ни день, то новые — хотя один старый, как говорят, лучше новых двух. Как психиатра, меня, конечно, особенно привлекают так называемые прожективные. Начало свое они берут из такой глубины веков, что и сказать невозможно (от гаданий на гусиных потрохах, на свечках и на кофейной гуще, от видений, внушаемых прожилками мрамора, клубами дыма или облаками), а строятся на том же законе, по которому голодный человек вместо «караван» говорит «каравай», а фельдшер вместо «призма» читает «клизма».

Вот тест Роршаха, уже заслуженный, популярный, но по-прежнему интригующий. Просто клякса, раздавленная внутри сложенного пополам листка бумаги, — ну-ка, что вы там видите? Если просто кляксу, плохи ваши дела, серая вы личность. Если бабочку или летучую мышь, это еще куда ни шло. Если мотоцикл, то вы арап по натуре с мещанским уклоном. Если сразу много всякого разного, то у вас богатое воображение, в вас стоит покопаться. А я увидел в кляксе всего лишь поперечный разрез позвоночника со спинным мозгом.

Прожективный тест рассчитан на то, чтобы зацепить и вытащить скрытую установку подсознания, ну а в интерпретациях, конечно, весьма велико число степеней свободы. В одном тесте, уже полубытовом, испытуемому предлагается дорисовать что вздумается, только быстро, импульсивно, в каждом из шести квадратов (качество рисунков не имеет значения): теста, читателю предоставляется возможность самостоятельной проверки.

Самые примитивные прожективные тесты — это плохо замаскированные провокации, но на определенных уровнях и они работают. Для выявления отношения к начальству американским новобранцам предлагался рисунок: «Матрос перед офицером». Одни толковали его так: «матрос получает взыскание»; другие: «матрос обращается к офицеру с просьбой»; третьи: «офицер поручает матросу серьезное задание». Представители первой группы оказались дисциплинированными, но безынициативными (проецируют в тест свой страх наказания), второй — самыми независимыми и непослушными, а последние, конечно, самыми ревностными служаками. В качестве теста на отношение к службе предлагался рисунок «счастливый матрос». Толкования были: «матрос получил новое назначение» и «матрос демобилизовался». Тут уж все ясно.

А вот тест на эгоизм-альтруизм, которым американские социологи испытывали выпускников профессиональных училищ. Перед каждым испытуемым было две кнопки, на которые он должен был нажимать при предъявлении сигналов. Процедура нарочито усложнялась. Давали понять, что работа с первой кнопкой отражает личную профпригодность испытуемого, а со второй — качество преподавания. «Эгоисты» резвее нажимали на первую, «альтруисты», не желавшие подводить преподавателя, — на вторую.