Жак Лакан - Образования бессознательного (1957-58)

Подобное представление о связи потребности с удовлетворением существует, и на определенном уровне — на уровне удовлетворения сексуального — имеет свои основания. Оно наложило на психоаналитическую мысль отпечаток настолько глубокий, что на первый план стали выдвигаться те первичные, примитивные виды удовлетворения и вознаграждения (равно как и фрустрации), что имеют место на первых шагах жизни субъекта, то есть в отношениях его с матерью. Психоанализ, таким образом, входит в диалектику потребности и ее удовлетворения все глубже по мере того, как начальные стадии развития субъекта заинтересовывают его все больше и больше. И на пути этом он пришел к формулировкам, которые — на что я хотел бы ваше внимание обратить — носят характер столь же показательный, сколь и необходимый.

В кляйнианской перспективе, которую я сейчас обрисовываю, любое, если можно так выразиться, "обучение" субъекта реальности с самого начала подготовлено тем, что подоплекой его является галлюцинаторный, фантазматический по сути своей характер первичных объектов — объектов, которые, подразделяясь на хорошие и плохие, фиксируют те отношения, из которых и вырастут в дальнейшей жизни субъекта основные типы и виды связей его с реальностью. Отсюда и возникает представление, согласно которому мир субъекта построен на ирреальной в существе своем связи его с объектами, которые являются по сути лишь отражением его основных влечений.

Вокруг присущей субъекту агрессивности выстраивается, к примеру, в виду серии проекций его потребностей, тот мир phantasy, концепция которого последователями Мелани Кляйн активно используется. Именно в этом мире, на поверхности его, происходит для субъекта ряд счастливых событий — желательно, по крайней мере, чтобы они были достаточно счастливы. Таким образом, мир опыта позволяет постепенно разумно вычленить в этих объектах то, что поддается в них, как говорят, объективному определению как отвечающее определенной реальности, хотя канва ирреального остается для этого абсолютно необходимым условием.

Это как раз и есть то, что можно назвать психотическим строением субъекта. Нормальный человек с этой точки зрения — это просто благополучный психоз, психоз, удачно приведенный в гармоническое соответствие с опытом. То, о чем я рассказал вам, — это не реконструкция. Автор, о котором я буду сейчас говорить, г-н Вин-никот, именно в таких выражениях и пишет об этом в тексте, посвященном использованию регрессии в психоаналитической терапии. Принципиальная однородность психоза, с одной стороны, и нормального отношения к миру, с другой, утверждается в нем совершенно недвусмысленно.

Такая перспектива вызывает, однако, огромные трудности, связанные хотя бы с необходимостью ее осмыслить. Если фантазия представляет собой лишь канву, необходимую подоплеку мира реальности, какова может быть функция фантазии как таковой у законченного и сформированного субъекта, успешно выстроившего свой собственный мир? Это еще одна проблема, которую должен решить для себя всякий уважающий себя, то есть открытый, последователь Мелани Кляйн, как и, собственно, в наши дни почтивсякий аналитик вообще, поскольку регистр, в который он отношения между субъектом и миром вписывает, все более и более сводится к ряду "уроков", которые преподносит субъекту мир, — уроков, основанных на серии случаев, когда ожидания субъекта более или менее успешно были обмануты.

Я отсылаю вас к тексту Винникота, найти который вы сможете в 2б-м томе "InternationalJournalofPsycho-Analysis", где он опубликован под заглавием PrimitiveEmotionalDevelopment. Автор ставит в нем своей задачей найти мотивы возникновения мира фантазии, который субъектом сознательно переживается и, как свидетельствует об этом материал опыта, уравновешивает для этого субъекта реальность. Тем, кого это интересует, следует обратить внимание на одно замечание автора, необходимость которого отчетливо ощущается, так как приводит оно к парадоксу поистине замечательному.

Возникновение принципа реальности, другими словами, признание реальности, исходящее из первоначальных отношений ребенка с материнским объектом, источником как удовлетворения, так и неудовлетворенности, никак не объясняет возникновение мира фантазии в его взрослой форме — разве что путем того ухищрения, к которому прибегает Винникот и которое, позволяя, безусловно, развивать его теорию довольно последовательно, делает это лишь ценой парадокса, на который и собираюсь я обратить ваше внимание.

Существует принципиальное несоответствие между галлюцинаторным удовлетворением потребности, с одной стороны, и тем, что приносит ребенку мать, с другой. Именно это несоответствие и оставляет тот зияющий промежуток, благодаря которому первое признание объекта становится для ребенка возможным. Это предполагает открытие того обстоятельства, что объект, вопреки видимости, обманчив. Чтобы объяснить теперь, каким образом возникает то, к чему все, что относится к миру фантазии и воображения, для современного психоанализа сводится, то есть то, что по-английски называется wishfulthinking, нужно заметить следующее.

Предположим, что материнский объект оказывается налицо в тот самый момент, когда потребность необходимо удовлетворить. Стоит ребенку начать просить грудь, как мать ее тут же ему дает. Здесь Винникот останавливается и справедливо задается следующим вопросом: а что собственно, позволяет ребенку в этих условиях отличить галлюцинаторное удовлетворение своего желания отреальности? Другими словами, начав отсюда, мы с неизбежностью приходим к тому выводу, что поначалу галлюцинация от исполненного желания абсолютно неотличима. Парадоксальность этого смешения, конечно же, поражает.

В перспективе, где первичный процесс выступает как процесс, который должен прийти к естественному удовлетворению галлюцинаторным образом, мы приходим к выводу, что чем более реальность удовлетворительна, тем менее способна она дать для реальности критерий — идея всемогущества основана в таком случае у ребенка с самого начала на всем'том, что могло удачно сложиться для него в реальности прежде.

Концепция имеет, конечно, какие-то основания, но согласитесь, что есть в ней и нечто явно парадоксальное. Сама необходимость прибегать к подобному парадоксу для объяснения поворотного в развитии субъекта момента невольно наводит на размышления и сомнения.

Но сколь бы откровенно парадоксально эта концепция ни была, из нее следуют определенные выводы, о которых я вам в прошлом году, ссылаясь на эту самую статью Винникота, напоминал. Дело в том, что по мере того, как он развивает свою антропологию дальше, концепция эта вынуждает его зачислить под рубрику фантаз-матических аспектов мысли едва ли не все то, что называют обычно свободной спекуляцией. Все, что к спекулятивному мышлению относится, сколь бы хорошо разработано оно ни было, то есть все, что можно было назвать, независимо от их характера, убеждениями — политическими, религиозными и т. д., - все это он полностью усваивает жизни фантазматической. Подобная точка зрения прекрасно вписывается в англосаксонский характер мировосприятия, в свойственную ему перспективу взаимного уважения, сдержанности, терпимости. Есть ряд вещей, о которых говорят лишь как бы в кавычках, а среди людей благовоспитанных не говорят вовсе. И тем не менее это вещи, с которыми надо-таки считаться — хотя бы потому, что они являются частью той внутренней речи, свести которую к wishfulthinking никогда не удается.