Жак Лакан - Телевидение

так ничего и не понял. Вот к чему мы возвращаемся.

Слава богу, как говорится, другие традиции уверяют нас, что в старое время встречались люди более здравомыслящие

— в даосизме например. Жаль лишь, что казавшееся здравым для них нас больше не трогает, ибо наслаждения в нас более не возбуждает. [[Мудрость?]]

Но беспокоиться не стоит, если Путь лежит, как я и говорил, через Знак. Ибо если обнаруживается при этом наглядно

— точнее, удостоверяется фактом своего наглядного обнаружения — некий тупик, то это дает нам единственный шанс прикоснуться к Реальному в чистом виде — как тому самому, что не позволяет нам высказать о нем всю правду.

Нельзя боготворить любовь, не проделав этих рассуждений [[говорить значит Боготворить]], комплекс которых не позволяет себя выговорить без словесного выверта.

Сами Вы вовсе не говорите с молодежью по Вашему собственному выражению "поджав губы". Это уж точно: недаром бросили Вы им однажды

в Венсенне следующую фразу: «Будучи революционерами, вы желаете получить господина. И он у вас будет». Короче говоря, Вы лишаете молодежь присутствия духа.

Они меня на свой тогдашний манер доставали. Нужно же мне было отреагировать!

Реакция была настолько точной, что они теперь ломятся на мой семинар. Предпочитая, одним словом, кнуту мой пряник.

Почему столь уверенно пророчите Вы новую волну расизма? И к чему, собственно, об этом нужно вслух заявлять?

Потому что это, на мой взгляд, не смешно и потому что, как-никак, это правда. В условиях, когда наше наслаждение сбилось с пути, ориентиром ему служит только Другой, но происходит это лишь постольку, поскольку мы отделены от него. Откуда и фантазмы — неслыханные в те времена, когда столпотворения еще не было.

Предоставить Другого его собственному образу наслаждения возможно лишь при условии, что мы не станем навязывать ему своего, не станем относиться к нему как к недоразвитому.

Учитывая к тому же зыбкость нашего собственного образа наслаждения, единственным ориентиром которому остается избыток наслаждения, наслаждение «прибавочное», — образа, который и высказать-то себя не может иначе, как через это последнее, — можно ли надеяться на сохранение и в дальнейшем той командной «гуманитарности», в которую наше вымогательство до сих пор облекалось?

И если Бог, обретя в результате новые силы, обратится вне-бытием, ничего хорошего, кроме возврата его злополучного прошлого, это нам не сулит.

Три вопроса резюмируют для Канта в Каноне его первой Критики то, что он называет «интересом нашего разума»: «Что я могу знать? Что я должен делать? На что позволительно мне надеяться?» Формула, которая восходит, как вы знаете, к средневековой экзегетике, точнее — к Агостино из Дакии. Именно ее цитирует, подвергая критике, Лютер. Итак, вот упражнение, которое я предлагаю Вам: ответить, в свою очередь, на эти вопросы либо оспорить саму правильность их постановки.

Термин «те, кто меня слышит» должен,

видимо, для слуха тех, кого он касается, получить теперь, когда звучат в нем Ваши вопросы, несколько иную окраску, вплоть до того, что им станет ясно, насколько мало мой дискурс служит на них ответом.

Даже если бы вопросы эти подействовали таким образом на меня одного, действие это все же оставалось бы объективным, ибо меня-то, мое собственное Я, и делают они объектом, а делают постольку, поскольку в момент осознания того, что он, дискурс, подобные вопросы исключает, оно из этого дискурса выпадает — выгода чего (для меня, вы уж поверьте, вторичная) состоит в возможности объяснить себе то, над чем ломаю я голову, когда дискурс этот из года в год продолжаю: многочисленность аудитории, которую он собирает, — на мой взгляд, ему вовсе не соответствующую. Если аудитория эта не получает на свои вопросы ответа — оно для нее только к лучшему.

Есть, как видите, у меня повод взойти на борт вашей кантовской флотилии, подвергнув свой дискурс испытанию иной для него структурой.

Так что же я, все-таки, могу знать?

Вопроса о том, что можно знать, мой дискурс не допускает, ибо исходит из того [["Я ужезнал это".]], что предполагает это нечто в качестве субъекта бессознательного.

Для меня не был, конечно, секретом, тот шок, которым обернулись для дискурса современников идеи Ньютона, как и тот факт, что именно от этого шока ведет свое происхождение мысленная эквилибристика Канта. В споре со Сведенборгом Кант мог бы, предвосхищая анализ, подойти к его границам вплотную, однако, соприкоснувшись с Ньютоном, вернулся в колею философии, искренне полагая, будто мысль Ньютона воплощает собой итоговое ее достижение. Исходи Кант из ньютоновых комментариев на книгу Даниила — и то навряд ли сумел бы он истоки бессознательного обнаружить. Вопрос характера.

Настало время приоткрыть хоть отчасти то, чем отвечает аналитический дискурс на несуразность вопроса «что я могу знать?». Итак, ответ: [[.ибо «apriori» — это именно язык.]] Ничего — по крайней мере, что не имело бы структуры языка, откуда следует, что то, до какой границы

я внутри этих пределов дойду, есть исключительно вопрос логики.

Это подтверждается тем, что научный дискурс с успехом осуществляет посадку на луне, удостоверяющую для мысли вторжение Реального. Причем никакого аппарата, помимо языкового, в распоряжении у математики нет. Это как раз и вызвало у современников Ньютона возражение. «Откуда каждая из масс знает свое расстояние от других?» — поинтересовались они. «То одному Богу известно», — ответил Ньютон, продолжая заниматься своим делом.

Следует, однако, отметить, что когда в аватару, в пришествие Реального, вошел дискурс политический, осуществилась посадка на луну, причем философа, который благодаря Журналу в каждом из нас сидит, это заметно не взволновало.

Все дело теперь в том, что позволит нам выявить Реальное структуры, — в том самом, что делает язык не шифром, а подлежащим расшифровке знаком.

Ответ мой, следовательно, повторяет Канта лишь с той существенной оговоркой, что за истекшее с тех пор время бы-

ли открыты факты бессознательного, а математическая логика получила такое развитие, словно само «возвращение» этих фактов ее вызывало к жизни. Вопреки хорошо известным названиям его трудов, классическая логика [[…но не логика классовая]] не оказывается в них предметом критического суждения, что и выдает в нем марионетку собственного бессознательного, которая, будучи бездумна, ни судить, ни рассчитывать не способна, проделывая свою работу вслепую.

Что касается субъекта бессознательного, то он включается, подобно звену, в механизм тела. Нужно ли напоминать здесь, что место его задается исключительно исходя из дискурса ~ то есть того, чья искусственность как раз и являет собой конкретное, да еще какое!