Жак Лакан - Изнанка психоанализа (1969-1970)

Почему же Фрейд совершил здесь ошибку, хотя, судя по моему сегодняшнему анализу, ему оставалось лишь взять то, что просилось ему в руки само? Почему знание, полученное от Анны, Эммы, Доры, всех этих поистине бесценных свидетелей, подменяет он этим мифом — эдиповым комплексом?

Эдип играет роль знания, претендующего на истину, то есть знания, занимающего на схеме дискурса аналитика место, которое я только что назвал местом истины.

Если все психоаналитическое истолкование сосредоточилось вокруг вопроса о том, насколько нужно потакать или не потакать требованию, отвечать или не отвечать на него; к все более явному отступлению в сторону требования с позиций диалектики желания, метонимического скольжения, неизбежного, когда необходимо обеспечить постоянство объекта, то произошло это потому, что эдипов комплекс, строго говоря, оказывается неприменим. Странно, что к этому выводу не пришли раньше.

И в самом деле, какое место занимают в анализе ссылки на этот пресловутый комплекс, кто им действительно пользуется? Я хочу, чтобы все, кто являются здесь аналитиками, мне ответили. Те, кто принадлежат Институту, не пользуются им, разумеется, никогда. Те, кто относит себя к моей школе, слабые попытки делают. Но это, конечно же, ничего не дает, результат оказывается тот же, что и у прочих. Пользоваться им, строго говоря, нельзя — в лучшем случае, он напоминает о значении матери как препятствия любой нагрузке объекта в качестве причины желания.

Откуда и головокружительные построения, к которым прибегают аналитики, изобретая то, что называют они комбинированным родителем. Сводятся они все к одному и тому же — к конструированию того А, таящего в себе наслаждение, которого называют обычно Богом и с которым имеет смысл, поставив на карту избыто(чно)е наслаждение, сыграть, той инстанции, одним словом, которая функционирует в качестве так называемого сверх-Я.

Я вас сегодня положительно балую. Этого последнего слова я до сих пор не произносил. У меня на то были свои причины. Чтобы сказанное мною в прошлом году о пари Паскаля могло стать действенным, нужно было прийти к тому, к чему мы с вами пришли.

Некоторые из вас, может быть, догадались уже, что сверх-Я — это и есть то самое, о чем шла у нас речь, когда я объяснял вам, что жизнь, та временная жизнь, которая ставится на карту ради шанса на жизнь вечную, это не что иное, как я, но что смысл это имеет лишь при условии, если А не заграждено чертой, то есть, другими словами, если оно является сразу всем. Однако поскольку комбинированного родителя не существует, а есть мать с одной стороны и отец с другой, поскольку субъекта тоже не существует, поскольку он тоже расколот надвое, несет на себе знак черты, поскольку именно таков, одним словом, ответ, на который любое высказывание, согласно моему графу, может рассчитывать, возможность играть с вечной жизнью на ставку избыто(чно)го наслаждения выглядит проблематичной.

Это обращение к эдипову мифу действительно потрясает. Над этим стоит подумать. Я как раз собирался дать вам понять сегодня, насколько поразителен тот факт, например, что в последней из Новых лекций о психоанализе Фрейд явно уверен, будто вопрос об окончательном изгнании религии за пределы любых приемлемых представлений положительно им решен, будто психоанализу принадлежит в этом решающая роль и будто в деле этом можно поставить точку, сказав, что религия зиждется на фигуре отца — отца, к которому прибегает ребенок в детстве, о котором он знает, что тот исполнен любви к нему, хранит его, предотвращает малейшие проявления недомогания и неудобства.

Не странным ли кажется это в свете того, что мы с вами о функции отца знаем? Но это не единственный парадокс, который мы находим у Фрейда — что сказать, например, о пресловутом удовлетворении всех женщин, и это при том, что отца хватает в лучшем случае на одну единственную, да и на этот счет лучше, на всякий случай, не слишком хвастаться? У отца с господином — господином в том виде, в котором мы его знаем, в котором он реально функционирует — родство самое отдаленное, так как в обществе, с которым Фрейд имеет дело, именно он, отец, работает на всех остальных. На нем лежит груз той/дата/, о которой я только что говорил. Не странно ли внушать нам после этого, будто то, что Фрейд на деле, даже если не намеренно, сохраняет, и есть то самое, в чем он видит субстанцию всех религий, — идея безраздельно любящего отца? Не случайно из трех форм идентификации, выделяемых им в только что упомянутой мной работе, первой является именно эта: отец есть любовь и первое, что в этом мире предстает как предмет любви — это отец. Странный пережиток, не правда ли? Фрейд полагает, будто нанес религии смертельный удар, в то время как его причудливый миф об отце сохраняет то, что составляет самую суть религии.

Мы вернемся к этому. Но болевая точка вопроса уже становится вам видна — все это упирается в идею убийства, в идею о том, будто фигура первоначального отца воплощена в том, кого убили собственные сыновья — на основе любви к этому мертвому отцу и устанавливается затем в обществе определенный порядок. В своих противоречиях, в своей барочной избыточности, конструкция эта представляется не чем иным, как попыткой защиты против тех истин, о которых единогласно свидетельствовало все изобилие созданных человечеством мифов — свидетельствовало задолго дотого, как Фрейд, облюбовав для себя один-единственный миф, миф об Эдипе, эти истины сузил. Что же, собственно, так необходимо ему скрывать? А то, что, вступив в поле дискурса господина, в котором мы уже почти разобрались, отец оказывается с самого начала кастрирован.

Вот оно, то, чему Фрейд придал идеализированную форму и что он попытался тщательно утаить. Работа с истерической больной, если не сами слова ее, то, по крайней мере, конфигурации, которые на их основе выстраивались, послужили бы ему лучшим путеводителем, нежели эдипов комплекс, наведя, возможно, на мысль о том, что все, имеющее отношение к знанию, необходимо, на уровне самого анализа, пересмотреть — только после этого будем мы вправе задаться вопросом об этом знании с позиций истины.

Вот она, цель, к которой ведут нас те размышления, что мы с вами в этом году развиваем.

18 февраля 1970 года.

Знание господина в чистом виде. Недуг неучей.

Генеалогия прибавочной стоимости.

Поле глупости.

Эдип, сновидение Фрейда.

Пытаясь сформулировать для вас, что такое дискурс аналитика, я исходил из того, с чем он очевидно имеет немало родственных черт — из дискурса господина.