Жак Лакан - Изнанка психоанализа (1969-1970)

Фрейд придает значение тому, что это было на самом деле. Для него это важно. Он специально написал Тотем и табу, чтобы это сказать — сказать, что это действительно произошло и что отсюда все началось. То есть все наши беды — и беда быть психоаналитиком в том числе.

Это поразительно — мог бы найтись хоть кто-нибудь, кого бы вопрос об отцовской метафоре хоть немного задел, кто сумел бы хоть немного в него углубиться. Мне всегда хотелось, чтобы хоть кто-нибудь сделал шаг вперед, проложил мне колею, указал дорогу. Но этого, так или иначе, не случилось, и вопрос об эдипе так и остается не затронутым.

Я сделаю несколько предварительных замечаний, потому что в этом деле от нас требуется предельная четкость. Уловками тут не отделаешься. Есть вещь, в которой мы, психоаналитики, поднаторели — это умение отличить явное содержание от латентного. В этом наш опыт и заключается.

Для анализирующего пациента, место которого на схеме здесь, в $, содержание — это его знание. Он пришел сюда, чтобы узнать то, чего он, зная это, в то же самое время не знает. Это и есть бессознательное. Для психоаналитика латентное содержание находится с другой стороны, в S, Для него латентное содержание — это истолкование, которое он собирается предложить — не в качестве знания, которое мы у субъекта находим, а в качестве того привходящего, что сообщает ему смысл. Замечание это может некоторым психоаналитикам оказаться полезным.

Оставим пока разговор о латентном и явном содержании в стороне, запомнив пока лишь термины. Что такое миф? Не отвечайте все сразу. Это явное содержание.

В качестве определения этого мало, и мы только что определили его по другому. Но если миф можно расписать по карточкам и разложить их потом, чтобы посмотреть, какие комбинации из них выстраиваются, то ясно, что он относится к разряду явного. Два мифа относятся друг к другу так же, как эти мои машинки с их поворотами на девяносто градусов, причем и то и другое дает результат. Мои буковки на доске — это не латентное, это явное. Но что они тут тогда делают? Явное содержание — его надо подвергнуть проверке. И сделав это, мы увидим, что оно не так явно, как кажется.

Для начала — я делаю, что могу — обратимся к нашей маленькой истории.

Комплекс Эдипа в том виде, в котором его Фрейд, ссылаясь на Софокла, рассказывает, вовсе не рассматривается им как миф. Для него это история, рассказанная Софоклом, за вычетом, как вы сами убедитесь, того, что является в ней трагическим. Согласно Фрейду, пьеса Софокла обнаруживает, что, убив отца, человек спит с матерью — убийство отца и материнское наслаждение, в обоих смыслах, как наслаждение матерью и наслаждение самой матери. То обстоятельство, что Эдип знать не знает ни о том, что убил отца, ни о том, что доставляет наслаждение матери и получает от этого наслаждение сам, ничего не меняет, поскольку это как раз и делает историю хорошей иллюстрацией бессознательного.

Я, кажется, уже обратил некогда внимание на двусмысленность использования термина бессознательное. В качестве имени существительного оно указывает на вытесненный представитель представления. Используя его как прилагательное, можно сказать, что бедный Эдип совершал бессознательные поступки. Здесь налицо по меньшей мере двусмысленность. Как бы то ни было, это нас не смущает. Но чтобы это нас и не смущало, хорошо бы разобраться в том, что это все значит.

Итак, с одной стороны, миф об Эдипе, заимствованный у Софокла. С другой, кошмарная история, о которой у нас шларечь, история убийства отца первобытной орды. Интересно, что результат этого убийства прямо противоположный.

Папаша имеет их всех — что уже неправдоподобно — зачем понадобилось ему иметь их всех сразу? Но и ребята его не лыком шиты — у них тоже есть свои виды. В общем, его убивают. Последствия это имеет совершенно иные, чем в эдиповом мифе — когда со стариком, старой обезьяной, покончено, происходят две вещи. Одна из них, замечу по ходу дела, просто невероятна — убийцы обнаруживают, что они братья. Это вам даст, наконец, хоть какое-то представление о том, что такое братство, и я вам сейчас предварительно несколько слов об этом скажу — у нас будет еще, может быть, время вернуться к этому перед концом учебного года.

Энергия, которая уходит у нас на братание, наглядно доказывает, что мы никакие не братья. Даже в единокровном брате мы и то не вполне уверены — хромосомы у него могут оказаться совсем другие. Этот раж братства, не говоря уже о свободе и равенстве, пристал к нам, как накипь, и хорошо бы посмотреть, что за ним кроется.

Я лично вижу для братства — между гуманоидами, конечно, то есть все в том же гумусе — одну-единственную причину — это сегрегация. Мы, ясное дело, живем в эпоху, когда от сегрегации этой остался пшик. Сегрегации, если почитать журналы, больше не существует. Беда в том, однако, что в обществе — мне не хочется, обратите внимание, называть его человеческим, потому что я думаю, о чем говорю, я выбираю выражения, я не принадлежу, прямо скажу, к левым, — что в обществе, повторяю, все, что существует, основано на сегрегации и, в первую очередь, на братстве.

Никакое братство просто немыслимо, не имеет под собой, как я сказал уже, никакой основы, никакой научной основы, пока оно не изолировано, не выделено из всего прочего. Важно увидеть функцию этого братства и понять, почему оно сложилось. Все это просто бросается в глаза, и делать вид, будто это не так, нельзя — к добру это не приведет.

Я, как видите, недоговариваю. Если я не говорю вам, почему это так, то прежде всего потому, что, сказав, что это так, сказать, почему это так, я уже не могу. Вот вам пример недосказанности.

Но как бы то ни было, они обнаружили, что являются братьями. Да, но во имя какого сегрегационного принципа? Другими словами, для мифа этого маловато. И тут они единогласно решают не трогать своих мамаш. Их же у них много, Они могут меняться, потому что папаша имел их всех. Каждый может спать с мамашей своего брата, потому что братьями они являются исключительно по отцу.

Никому до сих пор и в голову не приходило, насколько далек Тотем и табу от того, что имеют в виду обычно, когда ссылаются на Софокла.

Но верх всего — это, разумеется, Моисей. Почему так нужно, чтобы Моисея убили? Фрейд объясняет, и это у него самое впечатляющее — для того, чтобы он мог вернуться в пророках, вернуться, конечно же, путем вытеснения, путем — увы, так он думает — мнезической передачи посредством хромосом.

Замечание недалекого Джонса, что Фрейд, мол, похоже, не читал Дарвина, вполне резонно. Только он его все-таки читал, потому что именно на Дарвина он опирается, когда пишет Тотем и табу.