Р Лэнг - Расколотое Я

Для шизофреника то, что он вспоминает кого-то, кто ему нравится, равнозначно тому, что он напоминает этого человека: быть похожим на некую личность равнозначно быть таким же, как этот человек, а следовательно, потерять индивидуальность. Поэтому ненавидеть и быть ненавидимым, по ощущениям, угрожает потерей индивидуальности меньше, чем любить и быть любимым.

Мы постулировали, что основополагающий раскол в шизоидной личности представляет собой расщепление, отделяющее "я" от тела:

"я"/(тело-мир)

Подобное разделение рассекает собственное бытие индивидуума надвое таким образом, что ощущения "Я" развоп-лощается, а тело становится центром системы ложного "я".

Полнота переживания разделена по линии раскола внутри бытия индивидуума "я"/тело.

Когда это является первичным расщеплением или когда оно существует наряду с дополнительным вертикальным расколом "я"/тело/мир, тело занимает особенно двусмысленное положение.

Два основных сегмента переживания можно выразить так:

здесь там

В дальнейшем они нормальным образом видоизменяются в:

внутри (Я)

снаружи (не-Я)

Шизоидное расщепление разрушает нормальное ощущение "я", развоплощая ощущение "Я". Таким образом, заронено зерно постоянного схождения, слияния или путаницы на границе между "здесь" и "там", "внутри" и "снаружи", поскольку тело не твердо ощущается как "Я" в противоположность "не-Я".

Только тогда, когда тело может быть таким образом отделено от других, все проблемы, затрагивающие связность/отделенность между отдельными целостными личностями можно начать разрабатывать обычным способом. Такому "Я" не нужно столь отчаянно оставаться закупоренным в своей защитной трансцендентности. Личность может походить на кого-то, не будучи этой другой личностью; чувства можно разделять, не смешивая и не сливая их с чувствами другого. Подобное разделение чувств может начаться лишь благодаря установлению четкого различия между "здесь-Я" и "там-не-Я". На данной стадии для шизофреника крайне важно подвергнуть проверке все тонкости и детали, лежащие на границе между "внутри" и "снаружи", и все, затрагивающее выражение и раскрытие того, что поистине принадлежит реальному "я". Таким путем "я" становится подлинно воплощенным "я".

"Первый раз, когда я заплакала, вы совершили ужасную ошибку -вытерли мне слезы платком. Вы и понятия не имели, как мне хотелось ощущать льющиеся по лицу слезы. На худой конец у меня были некоторые чувства, находившиеся снаружи. Если бы вы только смогли слизать слезы языком, я была бы совершенно счастлива. Тогда бы вы разделили мои чувства".

Джоан ссыпается множество раз на становление мертвой и желание быть мертвой. Пациент, говорит она, "действительно хочет быть мертвым и спрятанным там, где ничто не сможет его коснуться и вытащить оттуда".

Мы ссылались на желание быть мертвым, на желание к небытию как, вероятно, на самое опасное желание, которое можно проследить. У шизофреника два главных мотива складываются в одну силу, действующую в направлении состояния смерти-в-жизни. Прежде всего, существует первичное чувство вины из-за неимения права на жизнь, и следовательно, в основном только на мертвую жизнь. Во-вторых, это, возможно, самая крайняя защитная позиция, которую можно принять. Человек уже не боится быть раздавленным, поглощенным и сокрушенным реальностью и жизненностью (неважно, возникают ли они в других людях, во "внутренних" чувствах или эмоциях и т. п.), поскольку он уже мертв. Будучи мертвым, человек не может умереть и не может убить. Тревоги, сопутствующие фантастическому всесилию шизофреника, подтачиваются жизнью в условиях фантастического бессилия.

Джоан, поскольку она не могла быть не кем иным, как тем, чего хотели родители, и поскольку они хотели, чтобы она была мальчиком, могла быть лишь -ничем.

"Мной необходимо было управлять и давать мне понять, чего вы от меня хотите. Тогда я была бы уверена, что буду вам нужна. Со своими родителями я не могла быть мальчиком, а они никогда не проясняли, чего еще они от меня хотят, кроме этого. Поэтому я попыталась умереть, став кататоничкой".

Она излагает всю проблему очень кратко в следующем отрывке:

"Когда я была кататоничкой, я пыталась стать мертвой, серой и неподвижной. Я думала, что матери это понравится. Она могла бы носить меня повсюду, будто куклу.

Я ощущала себя так, словно сижу в бутылке. Я могла чувствовать, что все находится снаружи и не может меня коснуться.

Я должна была умереть, чтобы воздержаться от умирания. Я знаю, это звучит безумно, но как-то один парень очень сильно ранил мои чувства, и мне захотелось прыгнуть на рельсы перед поездом метро. Вместо этого я стала немного кататоничкой, так что ничего не чувствовала. (Полагаю, ты должна была умереть эмоционально, а не то твои чувства тебя бы убили.) Верно. Полагаю, я скорее бы убила себя, чем причинила бы кому-нибудь боль".

Существуют, конечно же, другие взгляды на приведенный выше материал и множество других его аспектов. Я преднамеренно сосредоточился в первую очередь на природе переживания Джоан ее истинною "я" и ее ложного "я" и надеялся показать, что такой взгляд, по-видимому, не искажает собственные свидетельства пациентки, да и истребует от нас отрицания "неподходящих" аспектов. В случае Джоан с нашей стороны была проведена минимальная реконструкция, поскольку она сама предоставила нам ясное заявление о феноменологии своего психоза, изложенное откровенным и простым языком. Однако, когда имеешь дело с пациентом, являюпгимся активным психотиком, приходится рисковать при переводе языка пациента на свой собственный, если не нужно делать доклад по-шизофренски. Такова наша проблема в следующем случае.

11. ПРИЗРАК ЗАБРОШЕННОГО САДА: ОЧЕРК О ХРОНИЧЕСКОЙ ШИЗОФРЕНИЧКЕ

...ибо Истина выше любого сочувствия.

МАКСИМ ГОРЬКИЙ

Джулия, когда я ее узнал, находилась в отделении психиатрической лечебницы с семнадцати лет, то есть уже девятый год. За это время она стала типичной "недоступной и ушедшей в себя" хронической шизофреничкой. Она галлюцинировала и предавалась позированию и стереотипным, причудливым и непостижимым действиям. В основном она молчала, а когда говорила, это был главным образом "разложившийся, шизофренский" язык. По небрежности ей был поставлен диагноз "гебефрения" и проведен инсулиновый курс, но улучшений не наблюдалось. И не было предпринято каких-то особых попыток вернуть ей душевное здоровье. Можно было не сомневаться, что, будучи предоставленной самой себе, она быстро придет в полный физический "упадок", но о ее внешнем облике заботилась мать, а также медсестры.

Из-за всевозможных странностей и в чем-то тревожащих вещей, которые она говорила и делала в то время, родители привели ее на прием к психиатру, когда ей было семнадцать. Беседуя с ней, психиатр отметил, что в ее невербальном поведении самом по себе нет ничего особенно необычного, но того, что она говорит, достаточно, чтобы поставить диагноз "шизофрения".