Клаудио Наранхо - ГЕШТАЛЬТ - ТЕРАПИЯ

Дух таоизма в Гештальте очень силен. Таоизм говорит о«Тао небес» и «Тао человека», о «Тао вещей» и «Тао индивидуальности». «Тао индивидуальности», глубокая и умудренная спонтанность за пределами программируемой воли сознательного эго, не отличимо от идеала Гештальта. Гештальт таоистичен своей естественностью («естество» - так часто передается слово «тао»): это духовность, объемлющая не только актуальность и конкретность, но и само тело в частности, и сферу инстинктов.

Говоря о созвучии Гештальта с буддизмом и таоизмом, нельзя не отметить его родство с суфизмом, в особенности с той его формой, которая названа Четвертым Путем.

Исключительным было влияние на мою жизнь Гюрджиева и его школы, было время, когда я мечтал о встрече со вторым Гюрджиевым. Приехав в Калифорнию, я жил надеждой, что могу повстречать человека такой эрудиции и мастерства. Я бы сказал, что человеком, более всего напоминающим Гюрджиева, был Перлс. Не знаю, что вы можете знать о русском Сократе, ставшем известным незадолго до русской революции и эммигрировавшем в Турцию, а затем во Францию. Он работал со вниманием и с тем, что он называл «страданием сознания», он никогда не избегал трудностей и принимал страдания, вызванные ростом. Перлс был не только защитником «секрета осознания», но, так сказать, психологическим хирургом. Его терапевтический успех основывался в значительной мере на приглашении не избегать б^оли, причиняемой его собственной мощной конфронтацией. Интересно, что ключевым словом языка Гюрджиева являлась «работа». Обученные в его традициях говорят о себе просто: «Я на работе». Это слово является ключевым и в лексиконе Перлса, типичным его приглашением к терапевтическому процессу в группе было: «Кто хочет поработать?» Через него это слово стало обычным для руководителей группы.

Перлс был крипто-буддистом, крипто-таоистом и крипто-суфистом, но нельзя не заметить, что в нем было много и от хассидского раввина. Он определенно был, подобно Хассидиму, воплощением joie de vivre, радости ментального здоровья, не только фрейдистской «взрослости» или серьезной возмужалости человека, который больше уже не ребенок, но и интеграции детского и спонтанного. Звеном, связующим хассидизм с Перлсом, был, конечно же, Бабер, с которым у Фритца внутренне, если не внешне, было много общего. Бабер погружен был в следование хассидским традициям и выражал себя в литературе, Перлс же находил самовыражение в действии, но у обоих был особый дар в своем деле, в философии и терапии собственно, дар, который можно назвать пророческим.

Именно в Баберовском «Я и Ты» и других его работах мы находим сходство с Перлсом. То было время, когда Бабер, известный как образец хассидизма, отходит от хассид-ской формы выражения и позволяет себе даже усомниться в существовании Бога. В это время Бабер становится, не переставая быть глубоко религиозным, антимистиком, этим он прекращает интересоваться любым проявлением божественного через внутренний мир, отделяет религиозность от человеческих контактов. И Перлс, подобно Бабе-ру, был пророком контакта - мне кажется, слово «пророк» здесь как нельзя более подходит (хотя мы и не найдем в его работах баберовской риторики освобождения), поскольку по воздействию он был одним из самых мощных проповедников изменения в дни кризиса гуманистической психологии и «революции сознания». Можно также назвать его пророком «здесь-и-теперь», лично воздействующим на подход людей к жизни сначала в Калифорнии, а затем в ширящемся «Движении Человеческого Потенциала».

Подход Перлса и Бабера можно назвать одним словом - «присутствие», баберовское отражение присутствия могло бы вдохновить любого Гештальтиста, поскольку Гештальт считает, что терапевтическое действие основывается на присутствии больше, чем на технике. У Бабера слово «присутствие» несет в себе значение любящего присутствия, т.е. заботящегося присутствия; в Гештальте это слово культивируется скорее как предмет внимания в настоящем - внимания к себе, внимания к другому, изна-чальности в столкновении Я - Ты. Можно сказать, что баберовская формула идеального отношения vis-a-vis с другим - это присутствие и забота, тогда как кредо Перлса - присутствие и аутентичность (даже если эта аутентичность влечет признание чьих-то ограничений в заботе и выражении гнева).

В отношении выражения гнева, между тем, мы опять находим схожесть у Перлса и Бабера, несколько неясную из-за разницы в манере высказывания. На недавней конфедерации «Взгляд в Будущее и проблемы сохранения Земли», проводимой в Цюрихе в 1987 году, я имел удовольствие послушать Мориса Фридмана (переводчика на английский и биографа Бабера), раскритиковавшего дух «нового поколения» в психологии, потворствующего объединению без должного признания различий. Он исходил из перспективы баберовского отношения упорной борьбы с нашими коллегами по поводу таких различий и нашего долга не соглашаться с ними. Хотя Фритц не любил язык долженствования, он был настоящим мастером лечения через конфронтацию, человеком, глубоко сознающим, что «контакт

- это осознанность различий».

Важным различием между духом Гештальта и старыми традициями, обсуждаемыми здесь, является, я полагаю, наличие духовности. Безусловно, это весьма олицетворенная духовность, погруженная в осознание опасностей поиска духовных переживаний (с этим Бабер согласен), как уход от земных проблем. Кроме того, отношением Фритца было ни что иное, как «набожность», если «набожность» означает молящегося просителя и условную добродетель, которую он видел следствием бытия «хорошим мальчиком» или «хорошей девочкой». Своей приземленностью и кажущейся низкой духовностью Гештальт напоминает шаманизм больше, чем что либо другое. Уступка обычна для пророческого западного течения духовности и для шаманизма, но, строго говоря, у цивилизованной религии имеется также очень сильный аполлоновский ингредиент, тогда как шаманизм влечет более необусловленную уступку - и, соответственно, ближе знаком с сумасшествием.

Я уже говорил, что новая психология (получившая определения «гуманистической» и «трансперсональной») - это больше чем академическое событие, это обширный культурный феномен, который можно интерпретировать как новый шаманизм, где шаманом является архетип нашего духа времени. Новая психология была аспектом деятельности эзаленских первопроходцев, связавших многих из нас вместе в 60-е, сочувствующих этому духу, когда он содействовал развитию «позитивного значения психотического переживания» в шестидесятые, что привело к созданию альтернативной трактовки психоза по пути, намеченному Лэингом, Пэрри, Сильверманом и др.