Карл Юнг - О психологии образа трикстера

В гимне было 9 куплетов, и последний таков:

(в этом месте кричали по-ослиному),

Дю Канж говорит, что чем более нелепым казался этот ритуал, тем с большим воодушевлением он проводился. В других местах осла клали на золотой полог, углы которого поддерживали "достойные граждане", другие присутствующие должны были "одеться в подходящие праздничные одежды, как в Рождество". Так как имелась тенденция к символическому соотнесению осла с Христом и поскольку с древних времен существовало народное представление о Боге евреев как об осле — суеверие, которое распространялось и на самого Христа, как показывает насмешливое распятие на стене Младшей имперской школы в Палатине, — опасность териоморфизма здесь до неприличия близка. Даже епископ ничего не мог поделать с этим обычаем до тех пор, пока он не был запрещен "властью высшего Сената". Намек на святотатство становится откровенным в "Празднике ослов" у Ницше, который является кощунственной пародией на литургию.

Эти средневековые обычаи в совершенстве раскрывают роль трюкача, и, когда они исчезают за пределы церкви, они снова появляются на профаническом уровне итальянского театра, как те комические образы, которые, часто будучи украшенными огромными фаллическими символами, развлекали далеко не стеснительную публику шутками в стиле Рабле. В красочных рассказах, в карнавалах, в магических ритуалах исцеления, в религиозных страхах и религиозной восторженности тень трикстера пронизывает мифологию всех веков — иногда в первозданном облике, иногда в причудливо измененном виде. Он, очевидно, является "психологемой", — архетипической психической структурой глубокой древности. В своих ясных проявлениях он является несомненным отражением абсолютно недифференцированного человеческого сознания, соответствующего душе, которая слегка возвысилась над животным уровнем.

С причинной и исторической точек зрения едва ли можно понять, как возникла фигура трикстера. В психологии, также как и в биологии, мы не можем позволить себе недооценивать вопроса о происхождении, хотя ответ обычно не проясняет функционального значения. По этой причине биология никогда не должна забывать о вопросе цели, и только если она ответит на него, мы поймем значение явления. Даже в патологии, где мы рассматриваем отклонения от нормы, которые не имеют смысла сами по себе, исключительно причинный подход будет неадекватным, так как есть множество патологических феноменов, которые раскрывают свое значение, только когда мы исследуем их цель. И когда мы рассматриваем обычные жизненные явления, вопросу цели отдается неоспоримое предпочтение.

Поэтому когда древнее или примитивное сознание формирует картину себя на гораздо более ранней стадии развития и продолжает это делать сотни и даже тысячи лет в неостановимом смешении архаических качеств с более сознательными, высокоразвитыми продуктами ума, причиной этого следует считать древние архаические качества, более консервативные и устойчиво повторяющиеся в поведении. Мы не можем так просто отделаться от тех образов вещей, которые присутствуют в нашей памяти, или рассматривать их как бессмысленный придаток к этим вещам.

Это объяснение, которое достаточно легко удовлетворяет рационалистическим требованиям нашего века, конечно, не одобрили бы индейцы племени виннебаго, авторы цикла легенд о трюкаче. Для них миф ни в коем смысле не пережиток — он слишком интересен для этого как источник живого наслаждения. Для них он еще функционирует, доказывая, что они не испорчены цивилизацией. У них нет причины строить теории о значении и цели мифов — так рождественская елка не вызывает вопроса у наивного европейца. Для внимательного наблюдателя, однако, и трюкач, и новогодняя елка представляют материал для размышлений. Конечно, многое зависит от менталитета наблюдателя, который думает об этом предмете. Так как рассказы о трикстерах грубо примитивны, неудивительно, если человек видит в мифе просто плод раннего, архаического сознания. Это касается и образа трюкача.

Единственный вопрос, на который следует ответить: существуют ли подобные персонифицированные отражения в психологической практике? По сути дела, это так, и явления расщепления, или раздвоения, личности действительно составляют ядро прежних психопатологических исследований. Особенность их в том, что расщепление личности не случайно, а находится в дополнительном, или компенсаторном, отношении к "я". Это персонификация черт характера, которые чем-то лучше и чем-то хуже тех, которыми владеет личность. Коллективная персонификация, такая, как трикстер, является общим продуктом индивидуальностей и приветствуется каждым индивидуумом как нечто известное ему, чего не было бы, если бы это была только чья-то выдумка.

Если сегодня миф — всего лишь исторический пережиток, мы можем спросить, почему он не исчез в прошлом и почему его влияние чувствуется на более высоких уровнях цивилизации, даже там, где в силу наивности и гротескности трюкач уже не играет роли того, кто "доставляет удовольствие". Но во многих культурах его образ кажется подобным старому руслу реки, по которому все еще течет вода. Это лучше всего показывает факт, что мотив трюкача проявляется не только в мифической форме, но также присущ ничего не подозревающему современному человеку, когда он чувствует себя игрушкой в руках "случая", который парализует его волю и действия своим откровенно злым умыслом. Мы тогда говорим о "вещах, приносящих несчастье", "заколдованности" и "зловреднности" объекта. Здесь трикстер представлен противоречивыми тенденциями бессознательного и в некоторых случаях — подобием второй личности детского или подчиненного характера, похожей на личности, которые заявляют о себе на спиритических сеансах и типичны для полтергейста. Я думаю, что нашел подходящее определение для этого компонента характера, когда назвал его Тенью. На культурном уровне он воспринимается как личные ошибки, или промахи, которые затем рассматриваются как дефекты сознательной личности. Мы уверены, что в карнавальных и им подобных обычаях мы находим пережитки коллективного образа Тени, которая доказывает, что личная Тень частично коренится в коллективной фигуре сознания. Эта коллективная фигура постепенно разрушается под воздействием цивилизации, оставляя в фольклоре следы, которые трудно распознать. Но основная ее часть олицетворяется и становится предметом личной ответственности.

Цикл рассказов Радина о трюкаче сохраняет Тень в ее начальной мифологической форме и таким образом указывает на очень ранние стадии сознания, которые существовали до создания мифа, когда сознание индейцев еще ощупью пробиралось во тьме. Только когда оно достигло более высокого уровня, оно смогло отграничиться от более ранних стадий и объективизировать их, то есть рассказать о них. Пока сознание само было подобно трикстеру, такое противопоставление не могло иметь места. Это стало возможным, только когда достижение нового, более высокого уровня позволило сознанию "оглянуться" на прежнее, более низкое. Можно было ожидать, что большая доля насмешки и презрения смешается с ретроспективным взглядом, что еще окутывает память о прошлом толстым покровом. Этот феномен мог повторяться в истории развития сознания несчетное число раз. Презрение господина, с которым в средневековье человечество взирало на нравы и интеллект древности — классический пример этого, и есть безошибочное подтверждение тому же в Новом Завете, где говорится, что Бог смотрит сверху вниз на времена неведения (17:30).