Эдвин Поляновский - Урок

Долго рассказывал мне Осташинский о своих учениках – художниках, физиках, математиках, химиках. Время от времени он снимал очки, устало щурился, давая, видимо, отдохнуть глазам. Потом снова надевал очки и говорил, говорил... И мне все яснее открывался смысл слов, сказанных однажды известным авиаконструктором А. Яковлевым: «Чайковский – наш соавтор».

Я подумал тогда: если ученица Осташинского станет техническим секретарем, машинисткой, администратором, и тогда я отличу ее от многих. Не смогу не отличить. Потому что Осташинский не только растит художников, но главным образом формирует Личность.

Я вспоминаю иногда один краснодарский трамвай. Он шел вечером, близко к полуночи, позванивая и грохоча на стыках, по окраине города. Сирень свешивалась прямо в окна. В вагоне было очень тихо и скучно. Вдруг в вагон вошли двое: она – в белом подвенечном платье и он – в черном вечернем костюме. Перед одной из остановок молодые проплыли к передней площадке. Прежде чем открыть дверцу, водитель – смуглый, небритый парень – протянул руку и сорвал две ветки сирени. Потом он высунулся из своей водительской кабины, сказал что-то невесте, подмигнул жениху и протянул им цветы.

Все это случилось задолго до моего знакомства со студией, но сейчас я ясно увидел в том парне – водителе трамвая ученика Осташинского. Человека, обученного замечать прекрасное и в искусстве, и в жизни.

В книге отзывов детской студии я нашел запись японской делегации: «Дети, которых так хорошо воспитывают в вашей стране, станут замечательными людьми».

Я подумал, слово «воспитывает» как нельзя лучше подходит к методам обучения Осташинского. Судите сами. Один ребенок любил рисовать только на бумаге большого формата – размашисто, аляповато, с помарками, кляксами, Осташинский стал вырезать для него маленькие, как наклейки спичечных коробков листики и заставлял малыша выводить тончайшие узоры, да так, чтобы каждая черточка, каждая точечка были видны.

– Я не знаю, будет ли он художником,– сказал мне Осташинский,– но я хочу, чтобы, когда он вырастет, у него в квартире было чисто.

Инна М., занимаясь в студии писала стихи. Их печатали в «Пионерской правде», читал по радио большой друг студийцев композитор Дмитрий Кабалевский. Она писала о том, как хочет подняться на вершину бесконечной горы, взять в руки солнце и принести его людям. Я намеренно пересказываю стихи прозой, потому что главное в них не рифма, не стихотворные находки, а то, что писались они светлые и оптимистичные, в то время, когда она не могла двигаться: тяжело болела полиомиелитом. Ученики возили ее на занятия в студию больше года.

Тот кто не оставил ее в беде, уже понял многое, если не главное в жизни. И разве это не важнее того, кем он потом будет – художником ли, бухгалтером.

Когда-то мальчишкой копал Осташинский окопы под Киевом, под Сталинградом. Потом – школа ФЗО, завод, где был комсоргом, художественный институт. Весной 1949 года открыл студию прямо в одном из дворов под открытым небом. Потом дали помещение но ставки руководителя все не было. Работал бесплатно. Осташинский привел в студию ребят обожженных войной отбившихся от рук. И до сих пор берет он к себе немало «трудных» подростков, двоечников. Я рассказал о случае с Инной еще и потому, что среди друзей ее были очень разные в прошлом люди.

Много «трудных» ребят берет к себе Осташинский. Зато потом гордится победами, которые для него дороже тех, что достаются на международных конкурсах. Я видел фотографию в студии: мать бывшего ученика Толи Куща сфотографировалась вместе с сыном. На обороте надпись (заметьте, она пишет всем студийцам, а не только Осташинскому): «Дорогие мои, спасибо за Толю. Теперь верю, будет он человеком» [2] Толя Кущ стал скульптором. Через несколько лет после публикации этого очерка он получил звание заслуженного художника Украинской ССР и лауреата республиканской премии Ленинского комсомола имени Николая Островского. .

Виталия Пашкова, безнадежного двоечника, исключали из школы за хулиганство. Однажды его чуть не судили. Потом он попал в студию. Сейчас Осташинский хранит письмо архитектора Пашкова того самого, который сделал проект пионерского лагеря, в нем есть такие слова:

«Спасибо Вам за все. Вы были для меня не только учителем но и отцом».

Наташа Борисюк сейчас архитектор. Она подарила мне свою «Зиму» – девочку, дирижирующую снегопадом.

Поздно вечером, когда мы с Осташинским уже уходили из студии, он взял «Зиму», этот небольшой лист бумаги, обернул его пергаментом, газетами – одной, другой, третьей, потом закрыл рисунок картоном, снова газетами, осторожно, но крепко перевязал, и мы вышли не улицу. Дул сильный ветер с густым мокрым снегом и дождем. Осташинский, не доверяя мне, сам нес спеленутый им рисунок. Он подставлял изменчивым мокрым порывам то левый бок то правый то сутулился и закрывал собой рисунок сверху. Мы пересекли парк Шевченко, вышли на Владимирскую, остался позади университет с красными колоннами, Академия наук, оперный театр... Снег слепил глаза. Осташинский то и дело останавливался и протирал мокрые очки, не выпуская из рук рисунка.

1969 г.

Как-то поздно вечером в московский троллейбус вошли двое: старый режиссер-педагог и его ученик,– молодой, начинающий, но уже популярный актер. Жизнь в троллейбусе остановилась, кондуктор (тогда еще были кондукторы) перестала продавать билеты: все с обожанием разглядывали живую знаменитость.

И никто не уступил места старику режиссеру.

Павлова, Павлова, Павлова!.. Аристократы, балетные гурманы, законодатели всех мод, дамы и господа, уважаемые товарищи и просто счастливчики, попавшие в Большой театр в июне 1973 года, на разных языках повторяли одно и то же имя.

Сахарову же если и поминали потом, позже – то в скобках, вроде как пьедестал для знаменитой ученицы.

Летел я в Пермь, летел к Сахаровой. Еще из Москвы позвонил ей.

– На репетиции я вас не пущу. Беседовать с вами мне некогда. И вообще у меня может оказаться плохое настроение: экзамены...

Я положил трубку в раздумье: характерец...

Что такое талант вообще? Каждый, кто брался ответить на этот вопрос, отламывал от истины лишь по кусочку. И никто никогда не мог, и никто никогда не сможет постичь природу таланта до дна Иного исхода нет, к счастью. Ибо тогда оказалась бы раскрытой, а значит, навсегда исчезла бы для нас тайна таланта, одна из самых прекрасных тайн на земле.

Помню, как поразили меня когда-то рисунки юной Нади Рушевой, не дожившей до своего совершеннолетия. Поразили, но осознать ее гениальность в готовых уже работах я не мог, как не могу постичь расстояния от Земли до Луны.