Чарльз Маккей - Наиболее распространенные заблуждения и безумства толпы

На фоне подобных событий, которые хоть и унизительны, но большей частью смехотворны, имели место и более серьезные. Ежедневно происходили уличные грабежи как следствие того, что люди носили с собой огромные суммы наличных денег. Убийства из-за угла также стали обычным делом. Один такой случай привлек особое внимание всей Франции не только из-за чудовищности преступления, но и в силу титулованности и высоких родственных связей преступника.

Граф д'Орн, младший брат принца д'Орна и родственник благородных семей д'Арамбер, Делинье и Демонморанси, был распущенным молодым человеком, в какой — то степени сумасбродным и столь же беспринципным. Сговорившись с двумя другими, такими же безрассудными, как и он, молодыми людьми Миллем, землевладельцем из Пьемонта, и неким Детампом, или Летаном, фламандцем, он разработал план ограбления одного очень богатого брокера, о котором, к несчастью для него, было известно, что он носит с собой очень крупные суммы денег. Граф сделал вид, что хочет купить у него некоторое количество акций Компании двух Индий, для чего назначил ему встречу в кабаре, иначе говоря, в низкопробном трактире, по соседству с Вандомской площадью. Ничего не подозревающий брокер вовремя появился в условленном месте, где его ждали граф д'Орн и двое его сообщников, которых он представил, как своих близких друзей. После крайне непродолжительного разговора граф д'Орн внезапно набросился на свою жертву и трижды ударил беднягу кинжалом в грудь. Мужчина тяжело упал на землю, и, пока граф обшаривал его портфель, в котором находились ценные бумаги Миссисипской компании на сумму в сто тысяч ливров, Милль из Пьемонта снова и снова вонзал кинжал в несчастного брокера, чтобы убить его наверняка. Но брокер не сдался без борьбы, и на его крики о помощи сбежались посетители кабаре. Другой наемный убийца, Летан, которого перед этим оставили наблюдать за лестницей, выпрыгнул в окно и убежал, а Милль и граф д'Орн были схвачены на месте.

Это преступление, совершенное средь бела дня и в таком людном месте как кабаре, ужаснуло весь Париж. Суд над убийцами начался на следующий день, и улики были настолько явными, что обоих признали виновными и приговорили к колесованию. Знатные родственники графа д'Орна заполонили вестибюли регента, умоляя пощадить заблудшего юношу, ссылаясь на то, что он душевнобольной. Регент игнорировал их, пока мог, будучи убежденным, что в случае столь зверского убийства правосудие должно идти своим чередом. Но назойливость этих влиятельных просителей нельзя было преодолеть, просто отмалчиваясь, и они наконец предстали перед регентом и принялись умолять его спасти их род от позора публичной казни. Родственники намекали на то, что принцы д'Орны тесно связаны с семейством герцога Орлеанского, и добавляли, что самого регента ждет бесчестье, если его кровный родственник умрет от руки рядового палача. Регент, к своей чести, не внял их настойчивым просьбам и ответил на их последний аргумент словами Корнеля:

«Le crime fait la honte, et non pas l'échafaud:» [23] Преступление влечет за собой позор, а не эшафот (фр.). Прим. перев.

добавив, что когда бы ни случилась казнь, пятнающая его позором, он с готовностью разделит последний с другими родственниками. День за днем они возобновляли свои мольбы, но всегда с тем же результатом. Наконец им пришло в голову, что если бы удалось привлечь на свою сторону герцога СенСимона человека, к которому регент питал искреннее уважение, то им, возможно, и удалось бы добиться своего. Герцог, аристократ до мозга костей, был так же, как и они, шокирован тем, что убийцу знатного рода ждет та же смерть, что и уголовника-плебея, и объяснил регенту, что было бы неразумным наживать врагов в лице столь многочисленного, богатого и влиятельного семейства. Он также убеждал регента в том, что в Германии, где семья д'Арамберов имеет большие владения, существует закон, согласно которому ни один родственник казненного на колесе не может наследовать никакое общественное учреждение или нанимать работников, пока не сменится целое поколение. Поэтому Сен-Симон считал, что колесование осужденного можно заменить обезглавливанием, которое во всей Европе считалось гораздо менее позорным. Этот аргумент задел регента за живое, и он уже почти дал свое согласие, когда Ло, по-своему заинтересованный в судьбе убитого, подтвердил в подоспевшей резолюции свое желание оставить приговор в силе.

После этого родственники д'Орна дошли до крайности. Принц де Робек Монморанси, отчаявшись добиться своего другими методами, нашел способ проникнуть в темницу, где содержался преступник, и, предлагая ему чашу с ядом, заклинал спасти их от бесчестья. Граф д'Орн отвернулся и отказался принять ее. Монморанси повторил свою просьбу, и, потеряв все свое терпение из-за повторного отказа, развернулся и воскликнул: «Тогда умри, как хочешь, подлый негодяй! Ты годишься только на то, чтобы умереть от руки палача!», оставив того наедине с судьбой.

Д'Орн сам подавал регенту прошение об обезглавливании, но Ло, имевший большее влияние на последнего, чем кто бы то ни было, за исключением аббата Дюбуа, его учителя, настаивал на том, чтобы он (регент) не уступал своекорыстной точке зрения д'Орнов. Регент изначально был того же мнения, и не позднее чем через шесть дней с момента совершения преступления д'Орн и Милль были колесованы на Гревской площади. Третьего убийцу, Летана, так и не поймали.

Это скорое и беспощадное правосудие очень обрадовало население Парижа. Даже месье де Куинкампуа, как здесь называли Ло, снискал расположение парижан как человек, заставивший регента не делать никаких поблажек аристократии. Но число грабежей и убийств не уменьшилось, а к ограбленным брокерам не испытывали никакой симпатии. Обычная расплывчатость общественной морали, достаточно бросавшаяся в глаза в прежние времена, теперь еще более усилилась благодаря ее молниеносному распространению среди представителей среднего класса, который до сих пор оставался сравнительно незапятнанным между неприкрытой порочностью высших слоев и скрываемыми преступлениями плебса. Пагубная любовь к азартной игре пропитала общество и нейтрализовала все общественные и почти все частные добродетели, вставшие у нее на пути.

Какое-то время, пока существовало доверие, стимулировалась торговля, что ни могло не пойти на пользу стране. В Париже результаты этого были особенно ощутимы. В столицу отовсюду съезжались чужеземцы, стремившиеся не только делать деньги, но и тратить их. Герцогиня Орлеанская, мать регента, пишет, что за это время население Парижа увеличилось на 305 000 душ из-за колоссального притока иностранцев со всего мира. Для размещения жильцов домоправительницам приходилось ставить кровати на чердаках, на кухнях и даже в конюшнях; город был настолько забит каретами и прочими всевозможными транспортными средствами, что на главных улицах им приходилось двигаться со скоростью пешехода во избежание несчастных случаев. Ткацкие фабрики страны работали с небывалой активностью, поставляя роскошные кружева, шелка, тонкое черное сукно с шелковистой отделкой двойной ширины и бархат, за которые расплачивались напечатанными в огромном количестве бумажными банкнотами, по ценам, выросшим в четыре раза. Эта общая тенденция затронула и продовольствие. Хлеб, мясо и овощи продавались по ценам, большим чем когда-либо прежде; точно в такой же пропорции выросли заработки. Ремесленник, прежде зарабатывавший пятнадцать су в день, теперь зарабатывал шестьдесят. Повсюду строились новые дома, страна светилась иллюзорным благоденствием, настолько ослепившим целую нацию, что никто не увидел темную тучу на горизонте, предвещавшую бурю, надвигавшуюся слишком быстро.