Илзе Кучера - Что же со мной такое?

В результате несчастного случая у женщины погиб единственный сын. Он попал под автобус. Мальчику было 15 лет. Мать была исполнена ненависти по отношению к водителю автобуса. В расстановке позади водителя я поставила смерть ребенка. Так мать смогла увидеть, что смерть ребенка находится в другом измерении, и водитель автобуса стал исполнителем этого измерения, которого мы не понимаем, с которым мы можем только согласиться. Созерцание этого настроило мать на очень мирный лад, ее ненависть к водителю исчезла, и она успокоилась.

Перед началом этой расстановки у меня возник конфликт с моей собственной задачей как терапевта. Правильно ли вновь возвращать скорбящую мать к этому ужасному событию, не будет ли это выше ее сил? Результат расстановки показал, что успокоение приносит именно принятие неизменимого, «того, что есть».

Однажды на курсах повышения квалификации для врачей мы сделали удивительное открытие. Оказалось, что у всех нас большие проблемы с понятием «здоровье», несмотря на то, что по роду своей деятельности мы занимаемся его укреплением.

Как мы можем что-то укреплять, если мы даже не знаем, что это такое? Так у нас возникла оживленная дискуссия на тему «Что такое здоровье?». Сошлись мы на том, что здоровье — это, в первую очередь, субъективное ощущение хорошего самочувствия, то есть пациент может чувствовать себя здоровым и при наличии болезни и симптомов. Так что в субъективном восприятии болезнь и здоровье вовсе не обязательно должны друг другу противоречить, они не составляют, как принято считать, полярности.

Мое определение здоровья звучит так: я здоров, если при своих способностях и возможностях живу так, что я доволен собой и своими отношениями с другими людьми. Формально говоря, органическое здоровье может быть вторично.

Приведу пример.

Я работала ассистенткой в университетской клинике в Мюнхене. Раз в месяц ко мне на анализ крови приходила пациентка. У женщины был врожденный порок сердца, она перенесла уже две операции. Больше оперировать ее было нельзя, и она знала, что жить ей осталось недолго. Кроме того, она знала, что ей нельзя иметь детей, поскольку беременность означала бы для нее смерть. Она была очень ограничена в своих возможностях, так, поднимаясь по лестнице, ей через каждые две ступеньки приходилось останавливаться, чтобы отдышаться. Однажды во время лекции ее представили студентам. По окончании лекции мой тогдашний руководитель спросил студентов, какие особенности они заметили у этой пациентки. Студенты описали все ее органические симптомы. Тогда он спросил женщину о том, как она живет. Она ответила, что у нее счастливый брак, что детей ей иметь нельзя, но у нее много детей в кругу их друзей. Во время опроса пациентка выглядела вполне довольной и уравновешенной. Затем женщину попросили выйти. Профессор вновь обратился к студентам: «А теперь я хотел бы знать, что было тем главным, что вы увидели в этой женщине?» Студенты не смогли дать этому определенного названия. Тогда профессор ответил сам: «Я скажу вам. Эта женщина согласилась с границами своей жизни и наполнила ее так, как не удается многим из тех, кто физически здоров».

Удивительная интерпретация, которая кажется не очень-то подходящей для нашего времени, поскольку здоровье у нас обычно стоит на одной ступени с хорошей физической формой и энергичностью. Подобное представление о здоровье содержит в себе мечту о вечной молодости и работоспособности и отрицает конечность жизни. Ведь вся наша жизнь с рождения до смерти — развитие, с которым должно согласиться. Но то, что мы, как правило, делаем, очень метко сформулировал Берт Хеллингер: «Убегая от смерти, мы бежим прямо в ее объятья».

Самой частой причиной смерти в Германии по-прежнему остается инфаркт. От коронарных заболеваний сердца ежегодно умирают 300 000 человек. Несмотря на всеобъемлющую разъяснительную работу, в течение последних двадцати лет эта цифра не меняется. Спрашивается, почему? В качестве возможного объяснения можно назвать все большую «бессердечность» нашего времени. На наших глазах такие чувства, как любовь и верность, опошляются и утрачивают глубину. С другой стороны, основной потребностью человека является потребность в «питающей любви», для которой в «реальном» жизнестроительстве остается все меньше места. Тоска по любви делается доходным предметом купли-продажи и компенсируется жаждой «все большего» и бесконечным потреблением.

Американские исследования структуры личности пациентов с инфарктами в качестве основного признака выявили «hostility». В переводе это понятие означает постоянную латентно присутствующую агрессивность. Этот результат совпадает с моими наблюдениями. Создается впечатление, что сердечникам легче злиться, чем позволить себе испытывать другие чувства, такие как печаль или радость. Откуда идет «hostility»? На мой взгляд, это защита от глубинной боли. Некоторые мои пациенты с крайним упорством готовы скорее умереть, чем увидеть и признать свою боль.

Следующий пример наглядно показывает, как переживание боли в связи с преждевременной кончиной матери может принести исцеление.

В 1991 году ко мне на прием пришел мужчина 52 лет с тяжелым коронарным заболеванием сердца. Из трех коронарных сосудов, снабжающих сердце кровью, два были закупорены. То есть он жил за счет одного-единственного коронарного сосуда. От рекомендованной ему операции пациент отказался. По прогнозам коллег-врачей жить ему оставалось еще год-два. Пациент работал патентным поверенным, был женат. Шесть беременностей его жены закончились выкидышами, поэтому супруги решили усыновить двух детей. В связи со случившимся у мужа инфарктом жена узнала о его втором «квазибраке», который длился вот уже 18 лет. Это привело к открытому кризису. Муж решил пойти на психотерапию. Разумеется, он нашел рациональное объяснение своих двойных отношений: одна партнерша была для него домохозяйкой, вторая — возлюбленной. Такая «рационализация» долгое время не давала ему ощутить свою тоску по любви.

Процесс терапии: В работе с этим клиентом особое впечатление на меня произвело самое начало терапии. Еще не успев сесть, в тот момент, когда мы подали друг другу руки для приветствия, мужчина произнес: «Теперь я могу сказать, что моя мать была еврейкой и умерла в 1936 году в возрасте 28 лет». Он так и остался единственным ребенком своего отца, несмотря на то, что тот был женат еще три раза. В течение следующих двух лет клиент регулярно ходил на индивидуальную терапию. С моей точки зрения, главным в этой фазе терапии было поддерживать мои с ним отношения (трансферная мать). За это время пациенту постепенно удалось ощутить свою глубокую тоску по близости. Он осознал, что двойные отношения давали ему возможность не допускать настоящей близости ни с одной из женщин и, таким образом, избегать риска потери.