В. Гитин - Эта покорная тварь – женщина

«Суд назначен на 30-е число этого месяца (июня)»,— сообщает «Мейл».«Может быть не следует забегать вперед, но нам приходится заметить, что считаем долгом присяжных вынести вердикт «не доказано». Невозможно доказать, что именно мисс Смит совершила отравление. Прошел, по крайней мере, час после того, как Л’Анжелер расстался с ней и появился дома. Обвинение может основываться лишь на косвенных уликах, которые слишком часто приводят к ошибочным выводам». Интересно отметить, что в статье с позволения обвинителя допускается, что возлюбленные встречались в последнюю ночь. В статье намечается защита по линии косметики и предполагается, что по пути домой Л’Анжелер мог встретиться с человеком, который «отнесся к нему бесконечно хуже, чем его возлюбленная...» В заключение делается заявление, что большинство сограждан мисс Смит считают ее полностью невиновной. В адрес судьи и присяжных высказывается предостережение: «помните максиму нашего бессмертного драматурга» с предположением о пощаде. Как видно, лорд судья-клерк воспринял редакционный намек!

После суда внимание публики переключилось на мать Л’Анжелера в Джерси, у которой, как говорили, он был единственным кормильцем. «Геральд» опубликовала открытое ее письмо, в котором мать молила Всемогущего благословить великодушных пожертвователей. Собранная сумма составила 89 фунтов 9 шиллингов и 3 пенни. «Сентинел» сообщает, что «некоторые уважаемые граждане Глазго провели сбор средств для защиты мисс Смит. Как мы понимаем, для этой цели была собрана сумма не менее 5000 фунтов». Так подкрепляла свое мнение общественность Глазго.

«Курьер» утверждает, что после оправдания она незаметно покинула Эдинбург и поездом выехала в Глазго. «Мисс Смит вышла на станции Степпе вблизи Глазго и сразу отправилась в Ровалейн Хаус, куда прибыла сразу после 10 часов. Мы с сожалением узнали, что миссис Смит (мать) находится в критическом состоянии из-за беды, постигшей ее дочь».

Пожалуй, лишь перо Достоевского могло бы описать душераздирающую сцену раскаяния Магдалины (простите, Маделейн), вернувшейся в лоно семьи. Это было в самом деле трагическое возвращение. Она ниспровергла великую богиню. Респектабельность, этого идола каждого викторианского дома! Она оскорбила культ и осквернила алтарь. Мы с нашими свободами и менее возвышенными стандартами вряд ли сможем до конца осознать катастрофические последствия ее святотатства. Но поскольку мы не обладаем пером великого русского мастера боли и скорби, мы можем привести слова самой героини. Через четыре дня после своего освобождения Маделейн пишет письмо настоятельнице Эдинбургской тюрьмы. Оно, как верно подмечает мисс Теннисон Джессе, «поражает куда больше, чем любое из ее посланий Л’Анжелеру». Вот оно:

«Дорогая мисс Эйткен!

Вы будете рады услышать, что со мной все в порядке — в самом деле, в полном порядке, и я не совсем упала духом. Я оставила Эдинбург и поехала в Слейтфорд, а дома в Ровалейне была уже вечером. Но, увы, мама оказалась нездорова. Надеюсь, вскоре с ней все будет хорошо. У остальных все в порядке.

На Западе ко мне не такое доброе отношение, как в Эдинбурге. Я даже решила, что мне на несколько месяцев придется покинуть Шотландию, но мама так нездорова, что мы пока ничего не загадываем.

Если Вы встретите мистера К. Комбе (старшину присяжных), то скажите ему, что «обвинение» осталось совершенно недовольно вердиктом. Я была в восторге от одобрительных возгласов судей. Я по крайней мере не беспокоилась, когда присяжные ушли решать, отправить меня домой или задержать. Думаю, мне пришло несколько сотен писем от джентльменов. Некоторые предлагали утешение, другие — свои сердца и крышу. О моем друге я ничего не знаю. Я не видела его. Я слышала, он болел, но меня это особо не волнует.

Надеюсь, Вы напишите мне записку. Поблагодарите от меня мисс Белл и Агнес за их доброту и внимание ко мне. Я хотела бы, чтобы Вы мне выслали мою Библию и часы на Сен-Винсент стрит, 124, Глазго, Дж. Смиту.

Сельская местность выглядит очень мило. Когда я буду знать свои планы, то сообщу Вам, куда меня пошлют. С любовью к Вам и мистеру Смиту, верьте мне всегда.

Искренне Ваша,

Маделейн Смит.

Понедельник, 13-е июля,

Ровалейн, Гарелох».

Комментировать это бессовестное послание — значит раскрашивать лилию. Его факсимиле можно увидеть в материалах суда, изданных мистером Дунканом Смитом.

Но еще более отталкивающим можно назвать ее письмо тюремному священнику, впервые опубликованное с оригинала в «Скотсмене» в 1933 году, 15 июня.

«Дорогой мистер Роуз!

После той доброты, что Вы ко мне проявили, мне следует сообщить вам, что я благополучно вернулась домой. Я в полном порядке и в хорошем расположении духа. С мамой Совсем плохо, но я уверена в ее скором выздоровлении.

Боюсь, здесь сильно настроены против меня, и я думала покинуть Шотландию на несколько недель, но плохое состояние мамы не позволяет в настоящее время строить какие-то планы.

Я была далеко не в восторге от «вердикта», но я была очарована ободряющими возгласами со стороны суда. Я уехала из Эдинбурга как можно более скрытно. Я надеюсь, что это печальное событие в конце концов сделает доброе дело: похоже, моим семейным кругом уже овладевает другое чувство. Они смотрят на все как на посланное Богом наказание за прошлые ошибки и преступления, и если это приведет семью к ногам Христа, то я не буду жаловаться на боль, которую мне причинило это печальное событие.

Возможно, я доживу до того дня, когда моя семья будет считать Божьим благословением тот день, когда меня заключили в тюрьму. Это могло быть подарком Господа. Я никогда не забуду Вашу доброту ко мне.

Примите мою глубокую, теплую и сердечную благодарность, с самыми добрыми пожеланиями, поверьте мне.

Искренне Ваша,

Маделейн Смит.

15 июля 1857-го года

Ровалейн, Гарелох».

Комментарии здесь также излишни: письмо говорит само за себя. Но хотелось бы знать, какие «прошлые ошибки и преступления» совершили другие члены семьи, заслуживающие Божьего наказания?»

«Заключая наши исследования газет, мы находим репортаж в «Дейли экспресс», дающий краткий, но четкий портрет заключенной на скамье подсудимых. Под заголовком «Внешность Маделейн Смит»здесь использованы методы современной журналистики: «Невысокого роста, хрупкая, с тонкими формами, с упругостью юности и воспитанная в духе здоровья. Она одета в манере, демонстрирующей, как самая утонченная элегантность может сочетаться со скромностью квакерши. Для каждого очевидно, что Маделейн Смит — художница в манере одеваться... Но с ее платьем и фигурой восхищение заканчивается. Выражение ее лица поразительно, но не приятно. Выступающие брови, длинный выдающийся нос и скошенный подбородок придают ее острым чертам хищнический оттенок. И хотя у нее большие сверкающие глаза, но никакое чувство не исходит из-под этих длинных опущенных ресниц... У нее низкие и узкие брови, а голова, окруженная густыми коричневыми локонами, немного выступает кверху, где френологи видят выступ, отвечающий за твердость характера, и расширена сзади настолько, что можно точно заключить о слабости ума и моральной ограниченности, проявившихся в ее любовных посланиях». Но здесь, я думаю, наш репортер крепок задним умом. И как он смог рассмотреть ее «выступы» под «маленькой соломенной шляпкой модной формы, украшенной белой лентой?» «Ее рот,— продолжает он,— довольно велик, верхняя губа сильно выступает над нижней и при волнении губы расходятся, обнаруживая ее эмоции, так что было не раз отмечено, что она крепко сжимает губы пальцами, чтобы не выказывать своих чувств. Ее внешность демонстрирует невиданное раньше единство интеллектуальной слабости с сильными пристрастиями и неограниченной твердостью характера». Нашему репортеру описание дается куда лучше выводов: обвинение в «интеллектуальной слабости» крайне необоснованно — у Маделейн были мозги мужчины, причем умного мужчины. «Ее взгляд не боится встретиться с чужим взглядом и всегда отводится последним, убеждая нас в справедливости заявления, которое она сделала в тюрьме: «Я не пролью слезы».