Дмитрий Соколов - Любовные реки, семейные берега (Архетипические сюжеты семьи и рода)

Ваша М.»

Если помните среди образов этой книги такую вроде бы физическую модель про людей в семье как частицы в общем поле, то у этих частиц есть несколько рисков, в основном – из поля вылететь, либо слипнуться. Почему слипнуться плохо – не совсем очевидно. Так же как почему господь Бог создал нас в виде одиночных существ со вполне индивидуальным телом и психикой. Почему-то это так. Для меня это не вопрос теории, скорее то, что я наблюдал в жизни и работе, меня настроило на такой лад. Как-то слишком много боли и искореженности я видел в людях, слишком (психологически) сросшихся с другими.

Эти «другие», впрочем, почти всегда – мамы.

Есть как будто какая-то заколдованность в том, что с мамой очень трудно установить «правильное» расстояние. Там очень и очень часто – или слияние, или отвержение. Или «два в одном флаконе», вообще смесь не для здоровой жизни.

Я давно работаю не с детьми, а со «взрослыми», и потому верю в сказку, что сепарация – нормальный и необходимый процесс. Другой вопрос, что сказки про «правильную сепарацию» не существует.

Иногда возникает такое ощущение, что «быть правым» перед собственной мамой в принципе невозможно. Можно по-разному быть неправым.

Я написал два наброска, один «получше», про более-менее часто встречающуюся форму слияния с мамой, в виде такой бескрайней тоски, разлитой по жизни, и никогда никуда не приводящей. Второй отрывок – из более жесткого формата слияния.

Мамочка, долюби меня!

В этой сказке нас трое: я, моя мама. и еще кто-то, кого моя мама любила, но не долюбила. Наверное, это я – но тогда я ничего не понимаю! Почему иссяк тот поток? Почему я сижу как у высохшего русла, где еле струится какая-то мутная фигня и ковыряюсь в камешках и отбросах, а я ведь помню, что здесь была чудесная здоровенная река? Или я не помню, но знаю, что она должна здесь быть?

Здесь где-то чего-то не хватает, и я ничего не понимаю. Я только знаю, что мне больно, что мне нужна моя мамочка, чтобы любила меня, а ее нет, есть совсем другой человек. Да и меня, наверное, нет – той, которую мама могла бы любить! Что же – во мне память другого человека? Нет, это моя собственная память, память маленького ребенка. Мне просто где-то не хватило, не хватило любви!

Мамочка! Долюби меня!

Я не уйду – мне некуда идти! Никто не будет так меня любить, я знаю. Уж это-то я точно знаю, я пробовала! Я вытягиваю к тебе руки и говорю: мама! мамочка! – а мне в ответ ничего не протягивается, потому что всё, поезд ушел, уже никто никогда не вернется.

Даже малюсенького шанса – нет!

Я злая и подлая, я пойду и расскажу сотне людей, что ты меня не любишь и не любила, что ты мне столько всего испортила, что ты дура, что ты столько всего потеряла и всё по своей вине. Я буду им рассказывать про то, как ты потеряла папу и как ты потеряла работу, и мое уважение, и все такое, а на дне своей маленькой души я буду помнить, что на самом деле это ты – меня, мамочка, потеряла, и это самая главная загадка, почему же и как. Почему ты меня не долюбила? Ну что тебе стоило? Я же была такая маленькая и ничего особенного не хотела!

Я просто хотела, чтобы ты меня любила, любила все время, как свою руку и свое сердце, постоянно, неотрывно, переплетясь каналами, мамочка!

Долюби меня, а?

"Мамино тело", бред, безумие

У меня нет своего тела. У меня тело моей мамы. У моей мамы два тела – свое и мое.

Не знаю, что она делает со своим (и знать не хочу!), а моё она запирает на ключ.

Потому что она не хочет, чтобы мои соки доставались другим. Она хочет всё забрать себе, мою молодость, мою красоту. Она высасывает это через пуповину, которая так и осталась между нами.

Я смотрю в зеркало и вижу ее лицо.

Я ложусь под мужчину и знаю, что он трахает мою маму.

Поэтому мои мужчины – мммм… – мне они кажутся уродами. До или после, или во время, какая разница? Они трахают мою маму, а я не хочу, чтобы ей было хорошо.

Мне сладко быть блядью, потому что моя мама такая чистенькая, такая спаси Господи, такая закрытая на все замки в своей башне вечной дурацкой правоты, которая тысячу раз растоптала моего бедного папу.

Пусть, пусть ее жизнь бьет по жопе – хотя бы и по моей, мне себя не жалко, у меня нет тела.

Ты меня, мамочка, так и не смогла родить целиком.

Ты, получается, и не мама вовсе.

… А вы, мужчина, отойдите. Извини, ты хороший парень, но мне не до тебя.

Я люблю только свою маму.

Третий отрывок – из переписки мужчины и женщины. Она рассказывает ему о том, как пыталась покончить с собой. Он говорит, что это было не хорошо – прежде всего потому, что у нее маленький ребенок. Она отвечает:

«Я поняла, почему меня невозможно вытащить из не очень хороших состояний апелляцией к тому, что «у тебя же ребенок». Обвиноватить – можно, с большим успехом. А заставить что-то делать – нет, увы.

Это потому, что я не отделяю ребенка от себя. Я не прошла сепарацию (дважды не прошла – ни как ребенок, ни как мать), и ребенок мне представляется частью меня самой. А если это так, то ради него не можешь захотеть жить. Когда не хочешь жить ради себя, то можешь захотеть ради другого; но не ради того, кого от себя не отделяешь. И, если так, то понятно, почему с ним, оставаясь вдвоем, тоже не живешь – кажется, что живешь только на людях, а если он – это часть меня, то с ним я не на людях, естественно. Мне кажется, я стала понимать Медею. Я не об оправдании, а об объяснении. Я думаю, что Медея убивает детей не для того, чтобы отомстить. Медея убивает детей потому, что не отделяет их от себя; это такой способ самоубийства, когда для собственно самоубийства чего-то не хватает. И самоубийство лучше. Чем такая жизнь с ребенком изо дня в день.

Да, если ребенок воспринимается как часть себя, а себя не любишь. – что тут говорить, все понятно. »

Вот из-за подобных раскладов я и стерегусь слияния, и предпочитаю сепарацию при всей ее неприятности и болезненности.

Так ведь я мужчина.

Это вообще кажется мне одним из тех мест, где следует уважать мужчин. Мы изначально склонны рассматривать другого человека – пусть собственного ребенка – как другого человека. Мамы к этому изначально не склонны, и многих людей спокойное и «отдельное» отношение отца кормит во взрослой жизни не меньше, чем мамино

слияние кормило в детстве.

Статусные нарушения: «Победа над родителями»

Про этот сюжет немного трудно писать, потому что он настолько распространен вокруг, что в каком-то смысле является нормой. Его главный симптом, наверное, можно описать очень просто: это когда ребенок думает, что он умнее своих родителей.

Слово «умнее» здесь не очень принципиально, но это просто самая понятная и распространенная форма симптома. Дело здесь, конечно, не в уме, который у всех разный бывает, и в общем, у всех довольно одинаковый. На место «умнее» можно поставить «сильнее», «лучше», «старше». Дело не в уме, а в статусе, который «магически» таким образом заявляется. А статус заявляется очень интересный: ребенок – главнее своих родителей.