Дональд Винникотт - Игра и Реальность

Мне этот вопрос показался трудным, ведь он как раз находится на границе в любой попытке человека разделить фантазию и сон. Здесь уже включается психосоматика. Я сказал пациентке: «Мы действительно не знаем этого!» Я сказал это просто потому, что это — правда.

Мы поговорили о том, насколько фантазирование неконструктивно и пагубно для пациентки, как оно мешает ей чувствовать себя хорошо и заставляет болеть. Конечно, самостоятельное продвижение по этому пути ограничило активность пациентки. Она рассказала, что часто слушает по радио не музыку, а разговоры, пока раскладывает пасьянс. Это переживание и работает на диссоциацию, и пользуется ею, что дает пациентке почувствовать возможность интеграции, краха диссоциации. Я указал на это пациентке, и она сразу же нашла пример. Она сказала, что пока я говорил, она перебирала руками молнию на сумке: почему именно с этой стороны? как она не удобно застегивается! Она почувствовала, что это занятие (диссоциированная активность) сейчас куда более важно для нее, чем сидеть и слушать, что я скажу. Мы вместе переключилась на эту тему, пытаясь связать фантазирование и сновидение. Внезапно ее озарила догадка. Она сказала, что та фантазия значила следующее: «Так это то, о чем вы думаете». Она пыталась представить мою интерпретацию сна как глупость. Несомненно, это был сон, а когда она проснулась, он превратился в эту фантазию, и она пыталась донести до меня, что не спала во время этого фантазирования. Она сказала: «Нам нужно другое слово, не сон и не фантазия». Тут же она сообщила, что уже «отлучилась на работу, к тем делам, которые там происходят», а теперь снова здесь, пока говорит мне об этом, и она чувствует диссоциацию, как будто бы она не в своем теле. Она вспомнила, как читала стихи, но ничего не понимала. Она заметила, что когда тело так вовлечено в фантазирование, это приводит к сильнейшему напряжению, которое никак не выходит. Это заставляет беспокоиться о своем здоровье — предчувствовать закупорку коронарных сосудов, высокое артериальное давление или язву желудка (которая у нее уже есть). Она так стремится найти то, что заставит ее заниматься делом, использовать каждую минуту, уметь сказать: «Сейчас, а не завтра». Можно сказать, что она заметила отсутствие психосоматического оргазма [9] Обсуждение другого аспекта подобных переживаний в терминах эго-оргазма см.: Winnicott, 1958b. . Пациентка продолжала рассказывать о том, что попыталась как можно лучше заранее спланировать свои выходные, но все равно часто не могла отличить фантазирование, которое парализует деятельность, от реального планирования, которое должно предшествовать любому делу. Это было для нее запредельным дистрессом, потому что пренебрежение со стороны ее ближайшего окружения парализовывало ее активность, от чего она страдала.

На концерте в школе дети пели песенку «Солнечный круг, небо вокруг» («The skies will shine in splendour») точно так же, как пела она сорок пять лет назад, и ей было интересно, будет ли кто-нибудь из этих детей гак же, как она, ничего не знать о небе и ярком солнечном свете из-за того, что навсегда погрузился в какую-нибудь форму фантазирования.

В конце мы вновь вернулись к обсуждению сна, о котором она рассказала в начале сессии (кройка платья), увиденном, когда она бодрствовала, и который стал защитой от сновидения («Как об этом она узнала?»). Фантазирование овладело ею как злой дух. Она пошла дальше — ей было необходимо самой владеть собственной персоной, контролировать себя. Внезапно она с ужасом осознала, что эта фантазия была не сном, и я увидел, что она не понимала этого раньше. Это было так: она проснулась, и вот она как сумасшедшая шьёт платье. Как будто она сказала мне: «Вы думаете, я могу видеть сны. Нет, вы ошиблись!» С этого момента я мог обратиться к эквиваленту сна, к сновидению о пошиве платья. Первое время мне даже казалось, что я могу сформулировать различия между сном и фантазией в контексте психотерапии этой пациентке.

Эта фантазия просто о том, как она шила платье. Платье не несет никакого символического значения, это просто платье, и не более чем платье. В сновидении, напротив, и она помогла мне это увидеть, та же самая вещь действительно приобретает символическое значение. Мы это проверили.

Ключевое слово, которое нам напомнило сновидение, — это бесформенность, то есть состояние материи до того, как она разложена на части, порезана, облечена в форму и вновь собрана. Другими словами, в сновидении это комментирует ее собственную личность, ее самоорганизацию. Сон будет лишь в некоторой степени о платье. Более того; она обретет надежду на то, что можно как-то обойти эту бесформенность. Эта надежда возникнет из ее доверия к аналитику, который должен был противостоять и справляться со всем тем, что она вынесла из собственного детства. В детстве окружающие не могли позволить ей оставаться бесформенной, а могли и, как она ощущала, считали должным придавать ей форму, кроить из нее куски, задуманные другими людьми [10] Это можно рассмотреть и в терминах соответствия ложной организации «Я» (ср.: Winnicott, 1960a). .

Перед самым окончанием сеанса был момент, когда она испытала сильнейшее чувство, связанное с представлением, что, когда она была ребенком, рядом не было никого (с ее точки зрения), кто бы понял, что она оказалась в области бесформенного. Как только она это осознала, пациентка страшно разозлилась. Если у этой сессии и был терапевтический результат, он главным образом происходил из этого прилива сильного гнева, гнева, относящегося к конкретной вещи, не к безумному, а логически мотивированному.

Во время ее следующего визита, следующей двухчасовой сессии, пациентка сообщила, что очень многое сделала за время, прошедшее с предыдущей сессии. Конечно, она волновалась, когда говорила о том, что я мог принять за прогресс. Она нашла главное слово — идентичность. Большую часть этой длинной сессии заняло описание ее занятий, среди которых были уборка, которая откладывалась месяцами и даже годами, а также творческая работа. Несомненно, много из того, что делала, она сделала в свое удовольствие. Однако все это время она демонстрировала сильный страх потери идентичности, как будто это может вывернуть наружу все ее паттерны, показать, что вся ее взрослость наиграна, что ее прогресс ради аналитика и по пути, заданному аналитиком, — тоже игра.

День был жарким, пациентка устала: она откинулась на кресло и уснула. Сегодня она подобрала себе одежду, пригодную и для работы, и для визита ко мне. Она проспала около десяти минут. Проснувшись, она продолжала говорить о своих сомнениях в достоверности того, что она в действительности делала дома и даже в свое удовольствие. Важным результатом ее сна было то, что она почувствовала, что что-то не так — она не запомнила сновидений. Это было, как если бы она просто спала, отдыхала, вместо того чтобы видеть сны для анализа. Мое замечание о том, что она заснула просто потому, что хотела спать, было облегчением для пациентки. Я сказал, что сновидения — это просто то, что происходит, когда вы спите. Теперь она почувствовала, что сон был очень ей полезен. Она захотела поспать еще, а когда проснулась, она чувствовала себя более реальной и почему-то не помнящей никаких сновидений, которые уже не имели никакого значения. Если не фокусировать взгляд, то ты будешь знать, где находятся предметы, но не будешь их видеть, и пациентка говорила о том, что ее разум сейчас именно в таком состоянии. Он расфокусирован. Я сказал: «Но во сне разум не сфокусирован ни на чем, кроме тех сновидений, которые можно перенести в реальность после пробуждения и рассказать о них». Я вспомнил слово бесформенность из предыдущей сессии и применил его для обозначения грез вообще, по контрасту со сновидениями.