Дональд Винникотт - Игра и Реальность

Мое общение с мамой длилось час, и девочка все время была с нами. Поэтому моя задача была утроенной: уделять все свое внимание матери из-за ее собственных проблем, играть с ребенком и (в целях написания данной книги) фиксировать природу игры Дианы.

Собственно говоря, именно Диана взяла на себя инициативу с самого начала: только я открыл входную дверь, чтобы впустить ее маму, вперед вырвалась маленькая девочка, которая держала перед собой маленького мишку. Не взглянув ни на маму, ни на девочку, я устремился прямо к игрушке и спросил: «Как его зовут?» Она ответила: «Просто Мишка». Между Дианой и мной очень быстро возникла сильная взаимосвязь, и мне нужно было поддерживать ее, для того чтобы делать свою основную работу — удовлетворять потребностям мамы. Диане все время консультации, конечно же, требовалось чувствовать, что мое внимание направлено на нее, но мне удалось и уделить маме необходимое ей внимание, и поиграть с Дианой тоже.

В описании этого случая, как и в примере с Эдмундом, я остановлюсь на том, что произошло между Дианой и мной, и опущу подробности консультации матери девочки.

Мы все втроем вошли в консультативную комнату и начали устраиваться: мама села на кушетку, Диана — на маленький стульчик у детского столика. Диана взяла своего маленького мишку и запихнула мне в нагрудный карман. Она пыталась понять, насколько глубоко он провалился, и стала изучать подкладку моего пиджака. Тут она ужасно заинтересовалась разными карманами и тем, что они никак не связаны друг с другом. Все это происходило, пока мы с мамой вели серьезный разговор про больного и отсталого ребенка двух с половиной лет, и Диана сказала:' «У него в сердце дырка». Можно сказать, что, пока Диана играла, она слушала лишь вполуха. Мне показалось, что она способна принять физическую (вследствие дыры в сердце) неполноценность брата, в то время как обнаружить его умственную отсталость для нее не доступно.

В игре, которую мы вели вместе с Дианой, игре без всякой терапии, мне легко было быть шаловливым и веселым. Детям легче играть, когда другой человек умеет играть и делает это свободно и радостно. Неожиданно я приложил ухо к мишке в моем кармане и произнес: «Он что-то сказал!» Ей стало все это очень интересно. Я сказал: «Я думаю, он; хочет с кем-нибудь поиграть» и рассказал ей, что у меня есть пушистая овечка, которую она сможет найти, если посмотрит в другом конце комнаты в куче игрушек под книжными полками. Может быть, мой скрытый мотив состоял в том, чтобы избавиться от мишки в моем кармане. Диана принесла овечку, которая оказалась откровенно крупнее, чем медвежонок, ей явно приглянулась моя идея дружбы между ними. На некоторое время она поместила мишку и овечку вместе на кушетке, рядом с ее мамой. Конечно же я продолжал беседу с ее мамой и заметил, что Диана сохраняла заинтересованность в том, о чем мы говорили, но только какой-то своей частью, той, что идентифицируется со взрослыми людьми и их установками.

Диана играла, как будто бы эти два существа были ее детьми. Она положила их под одежду и таким образом стала беременна ими. После некоторого периода беременности она сообщила, что они уже собираются рождаться, но это «будут не двойняшки». Она ясно показала, что овечка должна родиться раньше, чем мишка. После завершения родов она уложила двух своих новорожденных детей на кроватку, которую устроила на полу, и укрыла их. Поначалу она уложила их на разные концы кровати, говоря, что лежа вместе рядом они могут подраться. Они могут «столкнуться на середине кровати под покрывалом и подраться». Затем она мирно уложила их спать вместе на импровизированной кровати. И тут же отправилась и принесла кучу игрушек в корзине и в нескольких коробках. Она разложила игрушки на полу вокруг изголовья игрушечной кровати и играла. Игра была достаточно упорядоченной и включала несколько разных тем, каждая из-которых разыгрывалась отдельно. Тут подключился я со своей новой идеей. Я сказал: «Ой, смотри! Пока твои дети спят, ты кладешь вокруг их голов сны, которые они видят». Эта идея заинтриговала девочку, и, подхватив ее, она продолжала развивать эти различные темы, как будто бы видела сны для своих детей — их сны. Все это дало мне и ее маме время, так необходимое нам для работы. Примерно тогда ее мама плакала и была очень взволнована, и Диана уже была готова забеспокоиться и испугаться, только ждала момента. Я сказал ей: «Мама плачет, потому, что думает о твоем больном брате». Это убедило Диану, поскольку было высказано прямо и в соответствии с реальными фактами; она произнесла «дырка в сердце», а затем вернулась к своему занятию — видеть сны для своих спящих детей.

Итак, здесь была Диана, которая не приходила на консультацию со своими проблемами, не нуждается в специальной помощи, а просто играла со мной и сама по себе и одновременно была полностью привязана к состоянию матери. Мне показалось, что ее мама испытывала нужду в том, чтобы привести с собой Диану. Из-за того, что у нее больной сын, она чувствовала сильнейшее беспокойство и поэтому слишком боялась остаться со мной один на один. Позже мама пришла ко мне сама, ей уже не было нужно отвлекать внимание на ребенка.

Когда я позже встретился с одной мамой, без ребенка, мы смогли вспомнить и проанализировать то, что происходило, когда она пришла с Дианой. Мама смогла сообщить важную деталь: отец девочки пользуется ранним взрослением Дианы и ему больше нравится, когда она похожа на маленького взрослого. В нашем материале налицо тенденция в сторону опережения норм развития личности, идентификация с матерью и участие в ее проблемах, что является следствием актуальности болезни и умственной неполноценности младшего брата.

Окидывая взглядом произошедшее, я прихожу к выводу о том, что Диана специально готовилась до того, как решила прийти, хотя беседа была организована не для нее самой. Из того, что мне рассказала ее мама, я заключил, что Диана готовилась к встрече со мной так, как будто бы знала, что идет к психотерапевту. Прежде чем отправиться ко мне, она взяла своего первого игрушечного медвежонка, а также готова была принести свой, уже брошенный, переходный объект. Последний она не принесла, но была готова организовать что-то типа регрессивного опыта в ее игровой деятельности. В то же время, мы с ее мамой стали свидетелями способности Дианы идентифицироваться с матерью не только в связи с беременностью, но также и в том, чтобы брать ответственность и преодолевать проблемы, связанные с братом.

Здесь, как и у Эдмунда, игра обладала качеством самоисцеления. В обоих примерах результат был сравним с психотерапевтической сессией, когда сюжет игры периодически прерывается интерпретацией терапевта. Психотерапевт мог бы и воздержаться от активного участия в игре с Дианой, как я это сделал, когда сказал, что мишка что-то говорит, и когда говорил про сны Дианиных детишек, разыгранные на полу. Но такая самодисциплина могла исключить некоторые творческие аспекты игрового опыта Дианы.