Александр Секацкий - Прикладная метафизика

Зримо-телесный, по мнению Шпенглера и Лосева, античный космос, отталкивающийся от созерцания прекрасного тела, диктовал свой план имманентности, репрессирующий данные хроносенсорики.

Обратимся вновь к затруднениям, неустранимым в рамках паноптической теории эйдосов. Таково, например, соотношение части и целого, к которому то и дело обращается Платон. Обрезки ногтей, кисть руки, древко копья или грань шестигранника — следует ли соотносить их с собственным эйдосом-первообра-зом, если в человеческом мире они образуют особый hypokeimenon, о котором нечто сказывается? Между тем ряд трудностей можно было устранить, приняв во внимание помехи и превратности трансляции, искажающие единство происходящего. «Часть» в своей завершенности, в отличие от завершенности целого, конституируется не кайросом, собирающим полноту внутренних моментов, а лишь «тем, что расслышано». Различные рассогласования, эпифанические выдирки бессвязных поступков суть следствия невнимательного, фальсифицированного слуха. Вообще, всякая частичность есть результат недослышанности и нерасслышанности, эхо-эффект многократного искажения Творящих Глаголов. Поствавилонское разноречие может быть истолковано как неумение настроиться на частоту Божественного «Да будет так!» [118] См. подробнее: Секацкий А. К. Онтология лжи. СПб., 2000. .

Обрывки мотивов, скомпонованные как попало, размывают линию судьбы, смывая четкие очертания происходящего. Каждому знаком «застрявший мотивчик», вызывающий досаду и сбивающий с толку. Он действует подобно наваждению и далеко не всегда фиксируется в своем явном звучании. Принудительная трансляция такой внутренней «музыкальной заставки» приводит к некой дезориентации: разрывается осмысленная цепь поступков. Появляются паразитарные действия, которые можно было бы назвать немотивированными, если бы они не были проявлением, «распечаткой» застрявшего сорного мотивчика. Можно представить себе, какую сумятицу вносит гетерофония в ход вещей , в самые различные горизонты происходящего. И наоборот, всякая правильно настроенная «лира» передает поступь замысла о целом, ритмику и мелос некоторого собственного внутреннего времени. Следует полагать, что высший смысл метамузыки не в том, чтобы воздействовать на контрольные датчики (например, на наши уши, давно уже не способные к детекции источника Зова и к оценке степени его искажения), — выход в эфир с трансляцией неслышимого кайроса есть самодостаточная цель, телос. По крайней мере, для богов, как сказал бы Ницше, догадавшийся, что рождается в духе и из духа Музыки.

8. Оценка жизнеспособности целого связана с проникновением в течение внутреннего времени, определяющего ход вещей (помимо внутреннего времени ход вещей определяется еще и извне, посредством препятствий). Свидетельство подлинного проникновения только одно — расслышанность мотива, а длительное внимающее соприсутствие может привести к самозабвению, к растворению и утрате автономности. Именно поэтому следует внести поправку в единственное оценочное суждение по поводу сотворения мира. В русском переводе (как, впрочем, и в других европейских) мы читаем: «И увидел Бог, что это хорошо» (Быт. Гл. 1). Но увидеть, обозреть, даже Божественным зрением, можно лишь констелляцию хороших форм, пресловутые неподвижные и неизменные эйдосы. Динамический аспект происходящего регистрируется свыше только аккордом, созвучием. Симфоничность неслышимой музыки — вот что могло «усладить» Божественный слух и вызвать столь непосредственную оценку. В строе расходящихся и сходящихся неслышимых созвучий получают свое объяснение и контрапункт естественного отбора, и трагический кайрос истории. Принципы метамузыки сохраняют свою регулирующую силу там, где не работает ни линейная телеология, ни даже предустановленная гармония: ее недостаточно для объяснения обратной связи, волнующей встречи Творца со своим творением. Царство Господне с непременно поющими ангелами напоминает не вселенский паноптикум, не Дом Художника, а, если угодно, Дом Композитора.

Смещается и акцент в вопросе о несовершенстве устройства мира. Превратности истории и судьбы, социальная несправедливость как в изначальной, так и в превращенной форме, даже смертность как неминуемый удел человеческого существа отступают на второй план. На первый же план выходит горестный пробел восприятия: неспособность фиксировать время в его неслышимой поступи. Ритмика и мелос внутреннего времени, конституирующие единство происходящего, практически ничего не говорят органам человеческой хроносенсорики; вместо этого примитивный синтетический резонатор регистрирует тиканье часов и легко гипнотизируется манипуляциями в сфере musica ficta. «Немузыкальность» в высшем смысле этого слова можно было бы назвать роковым отсутствием шестого чувства — если бы это чувство с точки зрения чувственно-сверхчувственной перцепции не было воистину первым. Возможность расслышать аккорд правильно настроенной лиры — упорядоченного космоса, включая космос социальный (род, полис, res publiса), могла бы оказаться решающим, неотразимым аргументом для устройства бытия в совместности. Сохранность хроносенсорики, резонирующей в такт метамузыке, позволила бы человечеству избавиться от революций, законодательных злоупотреблений, тщетных реформ — вообще от коррупции в предельно широком онтологическом разрезе. Самозванец в деле социального переустройства был бы изгнан с таким же единодушием, с каким соседи изгоняли Незнайку, взявшегося играть на трубе, — если бы только кайрос неслышимой музыки доходил до восприятия земных адресатов. Но даже обычный музыкальный слух, источник объективных суждений в сфере гетерофонии, отнюдь не является всеобщим достоянием. Странно, что никто не возроптал и даже, по существу, не задавался вопросом, почему пять чувств присущи каждому нормальному человеку и являются общими (common senses), почему эти общие чувства имеют универсальный инструмент согласования — здравый смысл (common sense), а вот музыкальный слух присущ лишь избранным, и притом случайно избранным?

Более того, естественные ограничения большинства сенсорных датчиков уже давно в значительной мере компенсированы, снабжены эффективным техническим оснащением (микроскоп, локатор, телескоп, рентгеновский аппарат, телевизор, etc.), а колоссальные пробелы хроносенсорики невосстановимы. Даже такой ее жалкий рудимент, как гетерофонический «музыкальный слух», ничем не компенсируется в случае его весьма распространенного отсутствия — и это при том, что человечество в принципе научилось возмещать сердечную и почечную недостаточность, научилось справляться с «выпадениями» в опорно-двигательной системе…